-Я князь или не князь! Вперед вышел Владимир.
-Я полагаю, что мое мнение должно быть решающим.
-Верно! Он наследник великого князя!
Недружно закричали в толпе.
-Ты решай!
Смущенно произнес Олежный.
-Решение народа утверждаю!
Решительным тоном произнес княжич Владимир.
-Слава князю Владимиру!
Дружно гаркнули в толпе.
Люди, спасенные из плена, окружили начальников Белой армии. Пурга уже стихла, горели факела. Женщины и дети плакали от радости и просили хлеба.
-Пора собираться в путь. Мунгалы хватиться набегут ратью неисчислимой и всех положат. Уведите женщин и детей.
Скомандовал Олежный.
Отряд спешно покинул селение. Рассвело, выглянуло солнышко. Перелесово опустело, лишь несколько тысяч монгольских трупов оживляло зловещий пейзаж.
В центре села одиноко торчал кол, на нем мучительно издыхал мулганский темник. Посиневшие губы машинально шептали.
-Помоги мне великий Сульдэ! Поддержи господин Чингисхан!
Пока ордынский темник отдавал на колу дьяволу душу, монгольское начальство справляло знатный пир. Еще бы тройная победа - пал Владимир, почти без боя взята Суздаль и главное наводившие кошмар пленены белые мангусы наводившие кошмар на все татарское войско. Ханов собралось великое множество, они расселись в соборе, прямо на каменном полу запалили костры - жарили свиней и баранов.
Бату-хан разлегся в широченном кресле, на котором ранее восседал великий князь Владимира Георгий Всеволодович. Джихангир был очень доволен, ему налили полную чашу отборного кобыльего кумыса. Бату-хан пил не спеша, наслаждаясь его кисловатым, прогоняющим жажду привкусом и трудно передаваемой щекотливостью. Кажется, что это гейзер пениться по языку, согревая промерзшее горло. С центрального входа ввели юных женщин полонянок. Одетые кто в сарафаны, кто в платья с множеством юбок, в высоких убрусах и платках, а кто уже шаровары и мужские полотняные рубахи или короткие курточки. Девушки кидали испуганные взгляды, страшные рожи насильников вызывали приступы судорожного страха.
Баурши взглянул на Бату-хана, джихангир лукаво подмигнул, тогда распорядитель хлопнул в ладоши.
Появились двое княжичей невольников. Это были дальние родственники Владимирского князя, что бы унизить их раздели, оставив лишь короткие до колен, изрядно потертые штаны. Мальчики сильно замерзли, босые ноги посинели на морозе, голые спины были в свежих ссадинах от плетей. Что бы отогреться они старались ступать поближе к костру. Огольцы несли большое золотое в камушках блюдо с головой барана с золочеными рогами и с рубинами на конце, обильно утыканное экзотичными фруктами. Поставив кушанье перед джихангиром, княжичи стремительно унеслись прочь. Минуту спустя они принесли еще одно золотое блюдо, с правой лопаткой и частью ноги, остановившись перед возвышением. Бату-хан кивнул в сторону Субудая, и блюдо поставили перед ним.
Гуюк-хан зашипел.
-Субудай простой нукер! Я же наследник верховного кагана! Как ты смел.
Джихангир скосил глаза.
-Сегодня у нас величайший праздник и я не хочу, чтобы мы сорились. Принесите хану целое блюдо.
Мальчишки почти бегом приволокли еще одно золотое в камушках блюдо, поставив его перед надменным Гуюком. Когда они помчались назад, один из юных ханов кинул под голые ноги невольника горящую головню. Наступив на угольки, княжич упал и вскрикнул, монголы рассмеялись, особенно громко хохотал Бату-хан.
-Дзе-дзе-дзе! Вот умора!
Мальчишка среагировал внезапно. Схватив полу погасшую головню, он размаху ткнул ее в физиономию обидчика. Хан подросток упал, и завизжал свиньей. Тургауды тут же схватили княжича.
-Окуните его головой в огонь, пускай знает, как противиться нашей власти.
Мальчишку опустили в костер, стриженые в кружок волосы вспыхнули, тело задергалось. После нескольких конвульсий хлопчик затих, по помещению пронесся запах паленой плоти. Тургауды выбросили на снег останки покореженного трупа. Уцелевший мальчишка трусливо сжался, в зрачках отражалось губительное пламя.
Баурши вновь хлопнул в ладоши, появилось дюжина невольников, юноши и прекрасные девушки и спешно несли угощения гостям джихангира. На сем пиру, что бы подчеркнуть величие монголов использовались лишь трофейные захваченные во Владимире золотые и серебряные блюда. В зал внесли громадного осетра, с дынями, и целую гору иных экзотичных разносолов - груды черной икры обрамляли китайскую стряпню, в том числе жареную саранчу и гусеницы. Впрочем, большинство ханов предпочитало свинину или баранину. Дождавшись, когда ханы погасят первую волну голода, джихангир скомандовал.
-Эй, уруские бабы! Чего стоите как замороженные! Ваши повелители скучают. Потанцуйте, спойте нам для отрады. - Бату налил себе айрана, отпил и грозно прикрикнул
-Пойте или я прикажу сорвать с вас одежду и выставить на мороз.
Полонянки, вздрогнув, разошлись в стороны и принялись кружиться, что не разборчиво запевая на разные голоса и перебивая друг друга.
Однако вскоре их хор стал более слаженным, они затянули грустную песню о растоптанной в прах любви.
Батый улыбался, грустный тон песни символизировал унижение урусов. Хозяин орды с помощью тонкого ножа оттяпал барашку нижнюю челюсть, быстро ее разгрыз, ударом оголовья разломил на три части. Веселые искорки зажглись в его глазах.
-Вы уруские бабы! Просто чучела. Ваша одежда омерзительна - громко рявкнул джихангир. - Я приведу вас в достойный вид в кого попаду костью пусть, что ни будь, из своего тряпья снимает.
Хан размахнулся и первым же обломком попал в живот курносой девушке с яркими веснушками. Та качнулось, словно испуганный лебедь. Тургауд поднял плеть.
-Чего уставилась, снимай!
Тревожно оглянувшись, словно ища помощи, невольница не много помедлила, ей ли боярской дочери обнажаться перед животными? Второй окрик, сопровождаемый ударом кнута, подействовал, и она скинула юбку. Под ней оказалась еще одна.
-Что-то много? Танцуй девка.
Джихангир ловко запустил е нее вторым куском, заставил снять еще одну юбку. От третьего невольница успела увернуться. Прочие монголы оживились, глаза загорелись похотью. Они принялись кидать в невольниц, суставы и куски костей. Девушке с веснушками не повезло, в нее попали три раза. Она попробовала дернуться, но тургауд грубо схватил ее за плечо.
-Снимай уруская свинья! Грозно зыркнул громила.
Девушка развязала и скинула платок, затем сапожки. Махнув руками, она пустилась в резвый пляс, надеясь избежать густого града костей, обрушившихся на других ясырок. Пленницы, останавливались и снимали то одно, то другое, танцевали, тянули в разнобой свои песни. Хуже всего досталось тем, кто носил сарафаны: под этим единственным платьем у них не имелось ничего, и рабыни продолжали скакать, запевая терзающий душу мотив, совершено обнаженными, пытаясь лишь стыдливо прикрыть срамные места.
Возбужденные монголы, не смотря на хмель, били метко, раздевая женщин. Гуюк-хан не в силах обуздать желание, подозвал к себе одну из обнаженных невольниц, приказал опуститься на колени и сладострастно тискал, запустив ей одну руку между ног, а другой сжимая грудь. Пленница продолжала укрываться руками, но противиться, не смела - лишь мелко подрагивала нижняя губа. Гуюк оскалился и ударил рабыню по лицу.
-Тебе не нравиться прикосновение божественного? Сука!
От пылающего костра поднялось трое безусых юнцов, уже изрядно поддатых. Воровато оглянувшись на соседей, позвали себе голенькую девочку примерно своего возраста - с только намечавшейся грудью и тонкими ножками. Подхватив под руки, они поволокли ее в соседнюю комнату.
Бату-хан был пьян и весел. В зале осталось лишь три полуодетые невольницы, джихангир почувствовал азарт. Взяв в руки трофейную рогатку, ту самую из которой дети стреляли ядовитыми иглами в татар, он зарядил кость и выстрелил по веснушчатой. Дева вновь увернулась с ловкостью кобры.
-Вот черт мангус, а не баба! Иди сюда!
Небрежным жестом он подозвал веснушчатую рабыню. Продолжая свой змееподобный танец она подошла к нему на несколько шагов. Бату-хан почти в упор метнул оставшуюся после седла кость. Девушка не посмела увернуться, косточка угодила ей прямо в лицо. Полонянка замерла, наклонилась к подолу платья и сняла его через голову, обнажившись сверху донизу. У нее были роскошные бедра, пологие бока, высокая грудь. Дюже гарно уруская пленница!