На вече они решили просить помощи у Святослава и Всеволода. «Мы виноваты, послали они сказать братьям, прогнав своего князя, — но вот ведет он ляхов на нас. Ступайте защищать город отца своего, а если не хотите, нам неволя: мы зажжем его и уйдем в Греческую землю».
Люди были уверены, что там всегда радушный прием для секироносцев.
Святослав обещал заступиться и утешил киевлян. Вместе с братом послал он сказать Изяславу: «Всеслав бежал, противника тебе нет, не води ляхов. Если ты хочешь иметь гнев, то знай, что нам жаль отчего стола: мы вступимся».
Изяслав послушался братьев и отпустил ляхов. С немногими воинами и Болеславом приближался он к Киеву, а сына Мстислава послал вперед (1069). Тот пришел и начал свирепствовать, иссек 70 человек чади, которые выпустили Всеслава из темницы, одних ослепил, других обобрал, без всякого испытания. Киевляне вышли с поклоном к подошедшим между тем Изяславу и Болеславу (мая 2). Оставшиеся ляхи были распущены на покорм в Киеве, но их вскоре начали убивать хозяева, и король должен был спешить восвояси.
Изяслав немедленно отправился из Киева на Всеслава и выгнал его из Полоцка, где посадил сына Мстислава, и по внезапной смерти его, другого сына, Святополка (1069), которому, однако же, деятельный Всеслав не давал владеть спокойно своей вотчиной, и, наконец, вынудил уступить совершенно (1071).
Торг, где происходило враждебное вече, Изяслав согнал к своему двору на гору.
И Антоний, в подземной своей пещере, не избег гнева Изяслава по подозрению в расположении к ненавистному для него Всеславу. Черниговский князь, наслышавшись о его святости, рад был дать ему убежище у себя и прислал дружину, которая ночью похитила его из заточения и привезла в Чернигов, где в Болдиных горах выкопал он себе новую пещеру и прожил некоторое время.
Изяслав, однако же, помирился с ним и убедил возвратиться в Киев.
Он оказывал великое уважение и сотруднику его Феодосию. Однажды приехал он с немногими отроками и слез с коня у ворот, на коне никогда не въезжал он на монастырский двор. Привратник не пускал, говоря, что не велено отпирать ворот до вечерни. «Я князь, сказал Изяслав, меня ли ты не пустишь?» «Не велено пускать и князя. Если хочешь, подожди до вечерни». Изяслав послал его к игумену, а сам остался у ворот и дожидался ответа, пока Феодосий вышел и принял его, объяснив причину монастырского правила.
Изяслав часто оставался за трапезой, и, вкушая простых монастырских яств, говорил: «Отче, всех благих мира сего исполнился дом мой, рабы мои изготовляют мне всякие дорогие яства, но они не приходят мне так по вкусу, как твои; никогда у себя не ел я так сладко, как здесь. Отчего это происходит?» Феодосий, желая «уверить Князя на любовь Божию», отвечал: «Если хочешь знать, так вот отчего — когда у нас братия задумают что стряпать, хлеб печь или варить сочиво, то возьмут сначала благословение от игумена, потом положат три поклона перед алтарем, зажгут свечу от святого престола и разведут ею огонь. Вся служба совершается с молитвой и благословением Божиим, а твои рабы, работая, ссорятся, бранятся, клянутся, приставники их бьют, и все происходит с грехом». Изяслав, выслушав, сказал: «Поистине, отче, так есть, как ты говоришь».
Изяслав твердо сел в Киеве, наказав всех своих врагов, но ненадолго.
Приятнейший день, в продолжение нового трехлетнего княжения, для него и для всего народа, было перенесение мощей святых мучеников Бориса и Глеба, чудеса которых, пересказываемые в Вышгороде, разносились по всей Русской земле, в новую церковь, сооруженную великим князем киевским. Съехались братья со своими мужами и боярами. Собрались епископы и игумены, между которыми сиял своими добродетелями кроткий Феодосий печерский. К нему с любовью и благоговением обращались преимущественно народные очи. Стечение было многолюдное. Впереди шли чернецы с свечами, диаконы с кадилами, потом епископы, и, наконец, митрополит Георгий, за которым следовала деревянная рака. Сами Ярославичи несли ее на плечах. Лишь только открыли ее в церкви, как воздух наполнился благоуханием, народ прославил Бога, и сам митрополит, не веровавший доселе святости мучеников, пал ниц перед ракой и просил торжественно прощения. Он взял руку святого Бориса, приложил ее к своим глазам и сердцу, благословил ею Изяслава, Святослава, в бороде которого остался один ноготь, Всеволода, и всех людей. Пошли за Глебом. Нетленное его тело почивало в каменной раке. Ее поставили на сани и на веревках повезли в церковь. В дверях она стала и не шла. Велено народу воззвать: «Господи помилуй», — и она двинулась. Когда обе раки поставлены были на место, совершена была божественная литургия. Это было 2 мая 1072 года, день, оставшийся навсегда самым большим праздником для всей той страны. После литургии князья обедали вместе, каждый со своими боярами, весело и любовно.