Но вскоре дружба эта сменилась ненавистью: на следующий год (1073) Святослав черниговский поднялся на старшего брата, склонив на свою сторону младшего, Всеволода. Хотел ли он только больше власти, как свидетельствует Нестор, или мстил за старую обиду при дележе, или увлекся подозрением, что Изяслав сговаривается против меньших братьев с Всеславом полоцким, остается неизвестным; по крайней мере, последнюю причину выставлял он перед Всеволодом.
Изяслав опять бежал в ляхи с многим богатством, на которое хотел нанять себе войско, но ляхи, обобрав изгнанника, указали ему путь от себя.
Он поехал дальше, к немецкому императору Генриху IV, которому представлялся в Майнце, на берегах Рейна (в начале 1075), и поднес в дар множество золотых и серебряных сосудов, а также мехов драгоценных, и просил его заступничества, обещая, как говорит один немецкий летописец, признать себя данником Империи.
Генрих послал в Киев Бурхарда, трирского духовного сановника, брата Оды, жены покойного Вячеслава, и велел объявить князьям русским, чтобы они возвратили Изяславу похищенный ими стол, или, несмотря на отдаленность, немецкое войско заставит их смириться.
Святослав не испугался угрозы, хотя и принял послов радушно, показал им свои сокровища и одарил богатыми дарами, удивившими всю Германию. Никогда не было принесено в Империю столько золота, серебра и драгоценных тканей, замечают немецкие летописи. Это служит доказательством, как была богата Византия, а от нее и Русь, в сравнении с обедневшим Римом и вообще Западом.
Обманувшись и здесь в своих надеждах, Изяслав обратился к папе, знаменитому Григорию VII, судье царей и народов западных, и послал к нему сына просить о защите, пожаловаться на обман короля польского, и за покровительство признать власть папы над Русью, не только духовную, но и мирскую.
Что могло быть приятнее для честолюбивого римского первосвященника? Утвердившемуся на Западе, ему открывались теперь виды на Восток, и то государство, которое готовилось наследовать Византии, изъявляло ему свою покорность. Он написал письмо к изгнаннику:
«Григорий Епископ, слуга слуг Божиих, Димитрию, Князю Россиян (Rеgi Russоrum), и Княгине, супруге его, желает здравия и посылает апостольское благословение.
Сын ваш, посетив святые места Рима, смиренно молил нас, чтоб мы, властью Св. Петра, утвердили его на княжении, и дал присягу быть верным главе Апостолов. Мы исполнили сию благую волю, — согласную с вашею, как он свидетельствует, — поручили ему кормило государства Российского именем верховного Апостола, с тем намерением и желанием, чтобы Святый Петр сохранил ваше здравие, княжение и благое достояние до кончины живота и сделал вас некогда сопричастником славы вечной. Желая также изъявить готовность к дальнейшим услугам, доверяем сим послам — из коих один вам известен и друг верный — изустно переговорить с вами о всем, что есть и чего нет в письме. Приимите их с любовию, как послов Св. Петра; благосклонно выслушайте и несомненно верьте тому, что они предложат вам от имени нашего, и проч. Всемогущий Бог да озарит сердца ваши, и да приведет вас от благ временных ко славе вечной. Писано в Риме, 15 мая, Индикта XIII (то есть 1075 г.)».
Болеслава уговаривал Григорий возвратить отнятое, но польский король сам имел тогда нужду в русской помощи, и сыновья врагов Изяслава, Олег Святославич и Владимир Всеволодович приходили помогать ему против чехов (1076).
У Изяслава был еще заступник посильнее папы, императора и короля — смиренный игумен Печерского монастыря, Феодосий.
Овладев Киевом, победители прислали звать Св. Феодосия к себе на обед. «Не пойду на пиршество Иезавелино, приобщитися вашего брашна; оно исполнено крови и убийства», — сказал он посланному и присоединил еще многое в укоризну князьям, веля передать им все. Они не смели гневаться на Феодосия, зная его как святого человека, но не послушались его речей, и он начал обличать Святослава, как неправедно восставшего на старшего брата: иногда посылал к нему письма, иногда поручал боярам пересказывать свои упреки изустно. Наконец, написал к нему длинное послание, заключая его словами: «глас крови брата твоего вопиет на тя к Богу, как Авелева на Каина». Святослав, прочтя послание, пришел в неистовство, «как лев рыкнул на праведнаго», ударил хартией оземь, — и промчалась молва, что быть Феодосию осужденным на заточение. Братья поражены были горестно и обратились все молить преподобного, чтобы он оставил князя в покое. Сам великий Никон со страху решился уйти в тмутораканский свой монастырь, как ни убеждал его Феодосий не разлучаться с ним до кончины. Бояре приходили многие, рассказывали о княжем гневе и просили не противиться ему: «он ушлет тебя на заточение». Феодосий оставался твердым. «Чего же лучше, братия, говорил он. Не о чем скорбеть мне: у меня нет ни детей, ни семьи, ни богатства. Я готов на заточение». Ему даже очень хотелось «поточену быти». И начал он укорять Святослава еще более о братоненавидении, не велел у себя в монастыре на ектеньях поминать его имени, как севшего через закон на киевском столе, а велел поминать только имя Изяслава, законного князя. Святослав, как ни был разгневан на Феодосия, не осмеливался причинить ему ни малейшего зла, в страхе перед его добродетелями. Феодосий же, в свою очередь, понял, что лучше смягчить свой гнев, и позволил поминать имя князя на ектеньях, но лишь только после имени Изяслава.