Прочитавши словеса сия божественные, дети мои, похвалите Бога, давшего нам милость Свою, и се от худого моего безумия наказанье; послушайте мене, если не вполне, то хоть в половину. Коли Бог умягчит вам сердце, и вы прольете слезы о грехах своих, говорите: яко блудницу и разбойника и мытаря помиловал еси, так и нас грешных помилуй. Молитеся так в церкви и дома, ложась спать. Не пропускайте ни одной ночи — молитеся в землю; если будет вам невмочь, то хоть трижды. Этими поклонами и пением побеждает человек дьявола и покрывает грех, что в день нагрешил. И ездя на коне, без всякого орудья, зовите беспрестанно втайне: Господи помилуй, — если не знаете других молитв. Лучше так молиться, нежели безлепицу мыслить.
Если забудете что, перечитывайте часто; и мне будет без сорома, и вам будет добро».
Изображение Владимира Мономаха с нравственной стороны представляется яснее всего в следующем его письме к двоюродному брату, Олегу Святославичу, по случаю гибели сына Изяслава в сражении под Суздалем.
«Горе мне печальному и многострадальному! Много боролся я с сердцем, помышляя, как стать перед страшным Судиею, без каянья и смиренья между собою. Сказано: кто Бога любит, а брата не любит, ложь есть. Также: если не отпустите прегрешений брату, то и отец ваш небесный не отпустит вам…
Ничего нет лучше, как жить в согласии, но дьявол, не хотя добра роду человеческому, сваживает нас искони: были рати при умных дедах, при добрых и блаженных отцах наших. Пишу к тебе, потому что принуждает сын мой, а твой крестник, что сидит близ тебя. Он прислал ко мне мужа своего с грамотой, говоря: уладимся и смиримся, а братцу моему суд пришел; не будем за него местниками, возложим то на Бога. Они станут перед Богом, а мы Русской земли не погубим.
Видя смиренье сына моего, я сжалился и послушался, и написал к тебе сию грамоту: примешь ли ее с добром или поруганьем, увижу по твоему ответу.
Что мы, человеки грешные? Ныне живы, а утро мертвы; день в славе и чти, а заутро в гробе и без памяти; иные разделят по себе наше собрание. Вспомни, брат, о наших отцах: что взяли с собою? Только то, что сотворено их душами.
Когда дитя мое и твое было убито перед тобою, когда ты увидел кровь его, и тело увянувшее, как цвет молодой процветший, ты вникнул бы в помыслы души своей, стоя над ним, и сказал бы: увы мне, что я сделал ради света сего мечетного — грех себе, отцу и матери слезы. Тебе надо бы покаяться тогда, и написать мне грамоту утешительную, а сноху мою послать ко мне, потому что нет в ней ни зла, ни добра, — чтоб я оплакал, вместо песней, и мужа ее и свадьбу их, не видав их первой радости. Пусти же ее хоть теперь Бога деля с первым словом, да потужив с нею, упокою ее на месте: пусть горюет, как горлица, сидя на сухом дереве, а я утешуся о Боге. Сын мой пал на полку; здесь нет ничего необыкновенного. Суд пришел к нему от Бога, а не от тебя. Так умирали и отцы наши. Конечно, лучше если б он не искал чужого; не ввел бы он меня в стыд и печаль. Отроки соблазнили его, ища себе пользы, и нашли ему зло.
Сотворив волю свою и воротя себе Муром, тебе не занимать бы Ростова, а послать ко мне, мы и уладились бы отсюда. Суди сам: мне ли следовало посылать к тебе, или тебе ко мне. Ты все приказывал дитяти: шлися к отцу. Он посылал десять раз. Ты пошли ко мне раскаяся, посла или попа, и напиши грамоту с правдою; тогда волость свою возьмешь с добром, и нас оборотишь к себе, и будем жить лучше прежнего: я тебе не ворожбит, ни местник. Я не хотел видеть крови твоей у Стародуба, но не дай Бог и мне видеть свою кровь от руки твоей, или от твоего повеления, или от иного какого брата. Лгу ли я, знает про то Бог и Крест честный. Если я погрешил, идя на тебя Чернигову, а то было из-за поганых, каюся, и в том послушался братьев. Добро ты помыслишь теперь, хорошо; лихо — вот сын твой крестный, с малым братом своим, сидит подле тебя, едучи хлеб деден; убей их. Я не желаю зла братье своей, но желаю добра братье и Русской земле.
Мы рядилися с братом твоим; он говорит, что не может решить ничего без тебя, и мы не делали ему никакого зла, но сказали ему: шли к брату, пока уладимся.
Молвлю тебе так не по нужде, ни беды мне нет никоторой, но душа мне лучше всего света сего. Если из вас кто не хочет добра, ни мира христианам, не буди ему мира от Бога узрети для души своей в будущей жизни».
Таков был Владимир Мономах.
Русская земля могла теперь обещать себе мир и тишину еще более, нежели прежде. Владимир, владея княжествами — великим Киевским, Переяславским, Смоленским, Суздальским, и в некотором отношении Новгородским, был так силен, что никто не мог с ним спорить. Мужественный, хотя и убеленный сединами, старец, славный по всей Русской земле, любимый народом, чтимый братьями, страшный врагам, отец многих храбрых сыновей, в родственных связях с разными государями Европы, Мономах сделался Великим Князем в полном смысле слова, в отца место прочим, — и все они должны были его слушаться.