– И все тобой восхищались бы. Миссис Фишер восхищаются потому, что у нее много драгоценностей, – беспомощно сказала Тельма; сама она не решалась носить драгоценности, боясь, что они будут потеряны либо украдены.
Но Эми Паркер рассердилась.
– Пф! – фыркнула она.
Она злилась на себя за восхищение брошкой, за желание иметь драгоценности. Многого ей так и не довелось увидеть или испытать. Она не знала, что такое люстра, и никогда не была пьяна.
Но миссис Фишер, которая сидела одна, не в ожидании, а просто так, – с нее достаточно было посидеть в этой комнате, похожей на убежище, куда ей давно хотелось скрыться, – миссис Фишер видела и испытала слишком много. Она начала с изучения мужчин. Ей нравились заядлые лошадники атлетического типа, пахнувшие сигарами и бриллиантином, пока она не заподозрила, что они физически слабы. Она отвергла несколько предложений и, поразмыслив, вышла замуж за богатого торговца тканями, который коллекционировал мебель, редкостные вещички и картины, изображающие всякие овощи. К сожалению, он был меланхоликом, но тут уж ничего не поделаешь, таким создала его природа. И миссис Фишер продолжала познавать мужчин. Она жила с ученым, даже с двумя. Она умела слушать теоретические рассуждения. Потом сошлась с музыкантом и осторожно рассуждала о Бахе. Искусство вести разговор необходимо, чтобы заполнять паузы, а старость – это предпоследняя пауза. И миссис Фишер научилась этому искусству. По вечерам, на террасе своего дома, вся в бриллиантах, она с блеском вела беседы, приковывая к себе гостей словами, и хмурилась, смахивая мотылька или усик жасмина, случайно попавшие на ее тщательно сделанное лицо. Некоторые из мужчин, особенно иностранцы, все еще целовали ей руки. Но она предпочитала слова. Или юношей с байронической внешностью. Ей отлично удавались «забавные дружбы» с молодыми людьми из артистических кругов, чьи притязания были чисто декоративны. Вокруг нее образовалась целая группа посвященных в некую тайну, она угощала их собственным остроумием, и юноши умирали со смеху. Прелесть что за старушенция! Они просто обожали ее.
Порой, однако, математика и техника восхищения слишком утомляли миссис Фишер. Однажды в пассаже, куда они вместе с миссис Форсдайк отправились за особыми пирожными, о которых пока никто, кроме них, не знал, она сбежала от своей подруги, когда та отвернулась, созерцая пирожные. Миссис Фишер, перебирая хрупкими ножками, быстро побежала по стеклянной галерее длинного пассажа, освещенного желтоватым светом, словно от чего-то спасаясь. Подруги потом не раз смеялись, вспоминая, как, делая покупки, миссис Фишер отошла в сторону и заблудилась.
Сейчас, оставшись одна, среди наполнявшей эту комнату мебели, она вспоминала этот случай, а за ним потянулись цепочкой другие случаи, когда ее ногам приходилось изрядно потрудиться. Жаль, что я не могу ясно вспомнить все, что было, но, может быть, мне не хватает честности? – подумала миссис Фишер. Она сидела, закрыв глаза и сдвинув брови, и на лицо ее, начиная со лба, как будто легла мрачная тень. Она пыталась вспомнить себя девушкой, но видела только атласное платье, кажется, с бисером. Да, она всегда была одета очень мило. Она пыталась вспомнить свои первые представления о жизни, потому что первые представления остаются надолго и опыт ничего к ним не добавляет, кроме путаницы. Вот и сейчас путаница туманит ее внутреннее зрение. И голос свой она не может услышать. Хотя было время, когда она несла наивный вздор и даже умела найти ему подтверждение.
Когда внесли лепешки, и чашки с анютиными глазками, и чайник накладного серебра со вмятиной на боку, миссис Фишер быстро открыла глаза, блеснув ими на всю комнату, и завертела головой во все стороны, излучая сияние, словно какой-то властный прожектор.
– Миссис Паркер, – сказала она, озарив ее взглядом, – я посидела в вашей комнате – она, кстати сказать, просто совершенство – и выучила вас наизусть. Я теперь знаю о вас все.
– Тогда вы знаете больше, чем я сама, – сказала миссис Паркер; она была рада, что в руках у нее тарелки и можно заняться делом.
– Кристина, убедите вашу мать, что я по натуре очень искренна, – приказала сверкающая миссис Фишер.
– Кристина?
Эми Паркер вскинула глаза. Что такое, откуда это вдруг?
Но Тельма покраснела. Это был секрет, который она, разумеется, скрывала от матери, как девчонка – у девчонок вечно бывают секреты, это у них такая игра. Секретами бывают письма, засушенные цветы и имена. Этого имени нечего было стыдиться, разве только когда его так безжалостно открывают тем, для кого оно было тайной. Этим именем она назвалась из-за тех друзей, вернее, знакомых, которые благодаря неожиданному наследству занимали теперь гораздо более высокое положение, и Тельма жила в страхе, что они по какой-либо причине могут порвать знакомство с нею. И в конце концов предложила им называть себя Кристиной в качестве залога сердечной дружбы. Кроме того, она ненавидела имя «Тельма« больше, чем все остальное, насильно навязанное ей судьбой. Иной раз лучше не обнажать человеческую суть – она бывает отвратительной.
– Это имя, – сказала худенькая миссис Форсдайк, закашлявшись, – которым меня называют близкие друзья.
– Вот что, – произнесла мать упавшим голосом.
Но Тельма оставалась Тельмой.
Бедная Телли. Старая женщина, покраснев и улыбаясь над странностями, какие случаются в жизни, села за стол, и масло, растаявшее на вкусных лепешках, стекало у нее между пальцев. Глупая девочка, подумала она. И с удовольствием облизала свои пальцы.
Гостьи откусывали кусочки, изящно обнажая свои зубки, и обсуждали Мейбл, которая вышла замуж за какого-то лорда. Мейбл, как поняла миссис Паркер, была сущей бедняжкой, несмотря на принадлежащие ей автомобили.
– Потому, что он превратил ее жизнь в совер-шен-нейший ад, – сказала миссис Фишер.
– Но у них чудесный дом, – осторожно заметила миссис Форсдайк.
Она не была знакома с Мейбл, и потому ее реплики были робки и даже рискованны, но миссис Форсдайк любила играть в такие волнующие игры.
– О, дом, – сказала миссис Фишер. – Мы были у них, когда в последний раз ездили за границу. Просто, чтоб не обидеть бедняжку Мейбл. Дом – ну сами можете себе представить. Сплошной дуб и лестницы. Конечно, если вам нравится дуб…
Миссис Форсдайк, которая раньше считала, что дуб – это хорошо, издала соответствующие звуки неодобрения.
– Но сейчас они в Антибе, – сказала она.
Она прочла об этом в газете.
– В Антибе, – нараспев произнесла миссис Фишер. – В «Pigeon Bleu»[16], вот где они. Да, бедняжка Мейбл писала мне – прислала одно из своих знаменитых писем. Их читаешь, как расписание автобусов. Прелесть! Как бы то ни было, они, бедняги, поселились там. В «Pigeon Bleu»,– расхохоталась она. – Чистое безумие! Зимой в «Pigeon Bleu» восхитительно. Все так первобытно! Но ведь всем известно, что летом там воняет.
Миссис Форсдайк внутренне сжалась. Никогда она не сможет состязаться со своей подругой. И никогда не будет знать столько, сколько она.
Чувствуя себя глубоко несчастной, она стала думать о своем муже. Трудно было бы вразумительно объяснить, почему Форсдайки никогда не выезжали в Европу. Тем не менее они не выезжали. И Тельма в светских разговорах много раз попадала в фальшивое положение или в словесную засаду и еле-еле выкарабкивалась.
– Ну, разумеется, – сказала она. – Летом на юге Франции плохо пахнет. Мне подавайте бодрящий воздух и чистый песок на пляже. Наверно, сказывается моя английская кровь.
Но миссис Фишер умолкла. Она слишком разозлилась, чтобы продолжать этот разговор. Вдобавок ее губы временно исчезли. Наведя на них свежую краску и поправив волосы, которые отроду были рыжими, а к старости стали еще рыжее, она заботливо и ласково сказала:
– Все это не очень интересно бедняжке миссис Паркер.