У старой женщины не хватило нечестности возразить, что это не так, и она стала нервничать, глядя по очереди на своих пустопорожних посетительниц, сидевших с ней за столом. Одной из них была ее дочь, о которой можно было не думать, поскольку Эми ее знала, если не по-настоящему, то хотя бы согласно общепринятым понятиям. Однако вторая женщина раздражала миссис Паркер, как раздражают сны, которые по утрам всплывают в памяти недостаточно четко. Бывает, приснится яркий сон, дразнящий улыбками, сказками и неожиданной теплотой, но утром он ускользает, и не установишь, не ухватишь его тайный смысл.
Миссис Паркер заерзала на своем горячем стуле и сказала:
– Я рада, что у вас с Тельмой так много общего, и друзья и прочее, и есть о чем поговорить.
– А знаете, вам тоже, наверно, знакома та дама, о которой мы говорили, – почтительно сказала миссис Фишер. – Это Мейбл Армстронг. Они жили здесь неподалеку. Глэстонбери называлось их поместье.
Миссис Фишер утомило это сообщение. Она стала искать свои перчатки и с удовольствием потерлась щекой о свой мех. В этой безобразной комнате она была явлением преходящим.
– Ну, конечно, я знала Армстронгов, – сказала миссис Паркер чуть-чуть свысока, поскольку она хранила в памяти всю историю здешних мест. – Лучше всех я знала мистера Армстронга. Но видела и барышень и разговаривала с ними.
– Красивый у них был дом, – сказала миссис Фишер надтреснутым голосом.
Она рассматривала свои тощие ноги в чулках, которые ровно ничего не скрывали.
– От него одни развалины остались, – грубовато сказала Эми Паркер.
Она почувствовала, как пересохли ее губы цвета сливы на полном, еще не потерявшем чувственности лице.
– Забросили его совсем, вот что. Вы бы только посмотрели, – продолжала она, потому что эта женщина сама отдала себя в ее руки. – Виноград так его увил, что и не продерешься. Корни деревьев полы взламывают.
И как будто сама мимоходом шатнула этот дом.
– Как это грустно, – сказала Тельма, вставая из-за стола; она окончательно убедилась, что не получила никакого удовольствия, да и никогда не получала, разве только в тех случаях, когда она сама следила, чтобы все шло так, как она наметила. – Такое богатое поместье! Миссис Фишер девушкой приезжала погостить в Глэстонбери. Не правда ли, Мэдлин?
Мэдлин восставала из пепла.
Эми Паркер быстро втянула воздух сквозь зубы.
– А-аа, – произнесла она, – значит, это вы, Мэдлин!
Миссис Фишер, поднявшись на ноги без посторонней помощи, приняла одну из своих знаменитых поз и воскликнула:
– Как! Мы с вами встречались?
– Нет, – ответила Эми Паркер, – не совсем. Вы ездили по дорогам верхом. На черной лошади. В костюме для верховой езды, по-моему, темно-зеленом, во всяком случае, темном.
– У меня действительно была амазонка бутылочно-зеленого цвета, – сказала миссис Фишер, лихорадочно оживляясь. – И очень изящная. Я много разъезжала верхом. Меня часто приглашали погостить в разные имения. Но, признаться, я не помню здешних дорог. Всего ведь не упомнишь.
– А я все помню, – сказала Эми Паркер, и глаза ее заблестели. – Думаю, что все.
– Это ужасное несчастье! – воскликнула миссис Фишер.
Эми Паркер поднялась со стула, воспоминания замедлили ее движения, и от этого она казалась более статной.
– А вы помните пожары? – торжествующе спросила она. – Лесные пожары? И горящий дом?
Обе женщины трепетали от ожившей в них музыки огня.
– Да, – сказала миссис Фишер.
Эми Паркер продолжала бы пылать, ей с юности не было так жарко, но вторая женщина предпочла погасить огонь, боясь сгореть в нем дотла.
– Это было по-своему опьяняюще, – сказала она, отмахиваясь от воспоминаний. – Знаете, я тогда чуть не погибла в огне. Но кто-то меня вынес из дома.
– Кажется, я припоминаю пожар в Глэстонбери. Но я тогда была совсем маленькой, – сказала Тельма Форсдайк.
– Вы могли быть добрее и не упоминать об этом, – засмеялась миссис Фишер, когда им ничего не оставалось, как выйти из дома.
Эми Паркер, идя за ними в шлепанцах – она не успела надеть туфли, – помнила обезображенную девушку с опаленными волосами.
Но она не могла совсем уничтожить прелестный образ Мэдлин, хранившийся в ней десятки лет. Изжившая себя поэзия должна быть изгнана из души. Он нее надо избавиться, как от избытка желчи.
– Это было где-то там, – сказала миссис Фишер, стоя на ступеньке и не решаясь спуститься в холодный сад. – Отсюда можно увидеть?
Со спины она казалась старее, чем спереди.
– Теперь нет, – ответила Тельма. – Ведь деревья выросли.
Кажется, миссис Фишер хотела привстать на цыпочки, как будто ее мускулы еще сохранили упругость, но миссис Форсдайк подхватила ее под локоть, и она передумала.
Тельма Форсдайк была с ней очень нежна. Любить она могла тех, кто в чем-то от нее зависел, она черпала силу в их слабости.
Под сиреневым небом, бледнеющим там, где оно уходило вдаль, женщины медленно шли по дорожке, выложенной старыми кирпичами, на которых темнели бархатистые подушечки мха. Лишь иногда тишину нарушали мелодичные голоса птиц. Сад был погружен в молчание. Молчали и женщины. Две из них собирались уезжать, так и не поняв до конца, зачем они сюда явились, но, быть может, сумели бы понять, если б остановилось время. Третья, жившая здесь, неохотно расставалась с гостями, – как ни тягостен был этот визит, но за это короткое время она как-то обвыклась.
Вскоре с другой стороны сада, нагибаясь под ветками и раздвигая кусты, вышел старик. Синие штаны поперечными складками ниспадали на башмаки, вся его одежда была просторна и удобна, морщинистое лицо в сумеречном свете казалось оранжевым. Старик шагал по влажной земле. Из-под ног его подымались сырые, но приятные запахи.
Эми Паркер вытянула шею. Ее брови отливали блеском. Они еще были на удивление густыми и черными.
– Это мой муж, – сказала она.
Старик подошел к ним, и Тельма его расцеловала. По обыкновению, она всячески старалась подчеркнуть свою привязанность к отцу, а миссис Фишер подала ему руку, не снимая перчатки. Они стояли в отблесках слабого, золотистого света. Стэн Паркер избегал смотреть на незнакомую женщину, тем более что ему били в глаза лучи заходящего солнца.
– Где ты пропадал? – криво улыбаясь, спросила его жена.
– Там, в лощине, – ответил он, моргая невидящими от солнца глазами.
Ему, видимо, не хотелось пускаться в подробности.
– Кой-какой мусор сжег.
Из лощины и в самом деле тянуло дымком, а сквозь ветки виднелись синеватые струйки и светились бледные языки огня.
– Моего мужа хлебом не корми, только дай костры разжигать, – сказала Эми Паркер. – У всех мужчин, как видно, одна повадка – разожгут костер, потом стоят и смотрят в огонь без конца.
Ей очень хотелось поворчать на мужа, но, вспомнив его в пору расцвета, она сдержалась. Так они стояли рядом перед этой чужой женщиной. Они были вместе. Этот человек, наверно, единственный, которого я хоть немного знаю, подумала она.
– Какой прекрасный запах, – искренне сказала миссис Фишер. – Запах зимы. Здесь так чудесно, куда ни взглянешь. Вот это никогда не проходит. А пчел вы держите? – спросила она, быстро повернувшись к старику.
Тонущий солнечный шар и пляшущие языки пламени покрыли их нежно-золотистыми бликами.
– Нет, – сказал Стэн Паркер. – По правде говоря, мне это никогда в голову не приходило.
Он взглянул наконец на женщину, потому что ее вопрос показался ему странным. Он взглянул и увидел обвалившееся лицо и искусную игру глазами.
– А мне хотелось бы иметь пчел, – сказала миссис Фишер. – Это ни с чем не сообразно, я знаю. Но мне хочется выйти в сад, открыть ульи и смотреть, как там внутри копошатся пчелы. Я знаю, они не причинили бы мне вреда, даже если бы облепили мне руки. Я их не боюсь. Такое прекрасное, темное, живое золото. Но сейчас уже слишком поздно.
Что же это происходит? – спрашивала себя Эми Паркер. Ее терзала буйная пляска золотого огня. Однако вряд ли Стэн разглядел женщину в слепящих лучах солнца или узнал ее голос сквозь жужжание пчел.
Но Стэн улыбался.
– С ними много возни, – сказал он. – Они болеют и дохнут.