Стены по обе стороны от входной двери занимало метательное оружие. Здесь было большое собрание луков: легкие туранские, тяжелые боссонские, луки с костяными и металлическими вставками; заплечные и те, что приторачиваются к седлу. Рядом висели колчаны — деревянные, сафьяновые, медные, украшенные драгоценными каменьями, и простые кожаные. Имелось и множество самострелов: от простых, представлявших грубое деревянное ложе с деревянной же дугой и тетивой из пеньки, до хитроумнейших арбалетов с целой системой коловоротов, способных выпускать сразу по несколько стрел. В углах залы стояли четыре метательные машины: аркбаллиста, катапульта, единорог и туранский лукрим.
Справа от камина в специальных подставках вздымались копья, алебарды, бердыши и секиры. Все они отличались крайним хитроумием наконечников, снабженных крюками и захватами, а также металлическими перьями наподобие рыбьих костей, призванных удерживать смертоносную сталь в человеческом теле и наносить ему наибольший ущерб. Напротив висели палицы, шестоперы, цепы, дубины, кистени, боевые молоты и прочее оружие, призванное дробить, разбивать, раскалывать и плющить в лепешку.
Конн прекрасно разбирался в оружии. Он с одинаковым искусством владел тяжелым двуручным мечом и легкой зингарской шпагой, аргосской датой для левой руки и рыцарским копьем для конного боя, умел крутить палицу так, что она превращалась в воронку смерча, умел метать хассак и всаживать арбалетный болт за полсотни шагов в яблоко на голове слуги. Он владел не только приемами поединка, но и стратегией и тактикой битвы, ибо был королем и полководцем, коему положено ведать искусство воинского построения, атаки и отступления, разведки боем и неожиданного маневра. Ответственность за исход сражений тяжким грузом лежала на его плечах, и залогом побед служила не только храбрость на бранном поле, но и знание всех мелочей, которыё, подобно мозаике, складывают события в пользу достойнейшего. И Конн умел в нужное время выстроить «знамена» своих вассалов, объединявшие несколько десятков рыцарских «копий», в свою очередь состоявших из именитых всадников и их свиты, — «клином», «скорпионом» либо «вепрем», смотря по обстоятельствам; либо пустить вперед «однощитных рыцарей», не имевших ни слуг, ни оруженосцев, либо отдать преимущество гандерландской тяжелой пехоте под прикрытием боссонских лучников.
Он был сыном киммерийца, а в Киммерии уже на десятую весну мальчишка получал копье и коня и мог в одиночку одолеть волка. Конан, его отец, сократил этот срок для наследного принца — настоящее оружие он вручил сыну, когда ему было семь лет.
Конн хорошо помнил тот день, когда аквилонское войско нависло своей громадой над рубежами Офира. Отец, верхом на вороном жеребце, в броне и короне, сверкавшей ярким кольцом в его черных волосах, безмолвно возвышался лицом к войску, и печать тревоги не сходила с его сурового, покрытого многочисленными шрамами лица. Слева от него, на караковой лошади под алой попоной, сидела королева Зенобия, в бархатном платье, стянутом золотым поясом, с рубиновой заколкой на груди, а справа, в сопровождении наставника Эвкада, гарцевал, счастливый и возбужденный, он, юный принц Конн.
Эта картина отчетливо стояла сейчас у него перед глазами — не в глубинах зеркального щита, а в памяти, запечатлевшей навсегда его первое сражение. Он снова видел глубокие темные глаза матери, ее белые руки и плечи, казавшиеся творением искуснейшего скульптора, ее тонкие пальцы, сжимавшие поводья, стрелы черных ресниц и волну светлых волос, сбегавших на плечи из-под обруча короны. Лицо ее было спокойным, но Конну казалось, что в ее агатовых зрачках бьются затаенные ликующие искры, словно королева предвкушала некое торжество и радостно его ожидала.
Внизу, у подножия холма, за цепью Черных Драконов, замерли, словно статуи, закованные в железо воины Аквилонии. Полководец Просперо, нахлестывая коня, приближался к своему владыке. Синий его плащ летел по ветру, и так же, подобно разноцветным крыльям неведомых птиц, развевались плащи мчавшихся за ним предводителей отрядов — сотни, высших командиров, графов и баронов, сопровождаемых гонцами, трубачами и стражей. Пестрая кавалькада остановилась возле цепи гвардейцев, и дальше Просперо поехал один. Он был без шлема, он улыбался, склонив голову…