— А вы не могли бы кого-то найти, кто присмотрел бы за вашей матерью? Слишком много проблем сразу для вас одной.
— Пока я держусь, но, боюсь, скоро свихнусь тоже, — честно призналась Бенет и начала думать, на кого бы она могла скинуть груз. Фентоны? Можно опять позвонить Констанции и попросить ее опекать Мопсу день-другой. Но это означало бы открыто признать, что Мопса не в себе. Трудно предугадать, какую реакцию вызовет эта новость. Скорее всего, они постараются в вежливой форме отказать.
Но к чему даже обдумывать какие-то варианты, когда она вообще не знает, где находится Мопса?
Бенет молчала, а Иэн Рейборн смотрел на нее, и этот взгляд отличался от того, каким врач смотрит на обычную пациентку. В нем не было покровительственного сочувствия и присущего медикам, хоть и всегда скрываемого, превосходства лекаря перед больным. Она ощутила, что вызвала в нем интерес как женщина.
Ни один мужчина не глядел на нее так за последние два с половиной года. Не было такого случая или желания с ее стороны привлечь к себе внимание мужчины.
Он был весьма обаятелен, и в нем угадывалась незаурядная личность. Впервые Бенет заметила это и еще то, что он высок, худощав, на лице его проступают едва видимые веснушки и волосы у него рыжеватого оттенка.
Она ждала, когда он первым нарушит молчание, его первой фразы.
— Вы та самая Бенет Арчдэйл? Я не ошибся?
Предположим, что нет. Я та самая…
Вот и все. Радужному мыльному пузырю достаточно было секунды, чтобы лопнуть. Так вот на чем строился его интерес. Она едва не рассмеялась.
— Мне очень понравилась ваша книга. Конечно, это стало уже плохим клише, когда читатель признается автору, что он вообще редко берется за чтение за недостатком времени. Но я выкроил время и проглотил ваш роман столь быстро, что, надеюсь, мои пациенты не почувствовали себя обделенными.
Сказанное им настолько согрело ее душу, что на какой-то короткий миг забылись все горести по поводу Джеймса и Мопсы. Она обрадовалась точно так же, как когда-то, прочитав в газете первую положительную рецензию. Бенет преисполнилась благодарности за этот искренний отзыв.
Как же она была глупа и насколько пошло взыграла в ней похотливая женская натура, что она предпочла поначалу заподозрить в нем сексуальное влечение — интерес к ее жалкому телу, а не к плоду ее интеллекта.
— Откуда у вас такое познание Индии?
— Я провела там шесть месяцев вместе с отцом Джеймса. Он собирался писать серию очерков об индийских мистических тайнах.
Она начала было рассказывать Иэну об их странствованиях и поисках мест рождения богов, о сорока тысячах миль, пройденных фактически пешком…
Его позвала медсестра, и он поспешил возвратиться к своим обязанностям. Возобновится ли их разговор? Тут только Бенет очнулась и поняла, как далеко ушла от своих собственных проблем. Она даже забыла спросить его, можно ли ей хоть на час покинуть больницу, чтобы поискать Мопсу.
Но теперь такой вопрос даже не вставал. Невозможно было оставить Джеймса. Он лежал на спине на своей кроватке, апатичный ко всему, прижимая к себе тигренка, как единственный предмет, связывающий его с окружающим миром.
Глаза его были раскрыты, даже распахнуты навстречу свету, но в них было только страдание. Он смотрел вверх в потолок, не моргая и не видя ничего перед собой. Лишь воздух ему был нужен, но он ловил его — влажный, теплый, пропитанный лекарствами из ингалятора — все с большими усилиями и хрипом в легких.
Вчера в это же время он был способен в игровой комнате играть с машинками, рисовать что-то мелками на доске.
Бенет сказали, что у Джеймса вирусная инфекция. Против этого вируса есть противоядие, но оно совсем новое и используется только в экстремальных случаях. Возможно, пройдет не менее полутора суток, прежде чем оно окажет воздействие на Джеймса.
А пока он взбунтовался и громко потребовал возвращения домой. Бенет легла рядом с ним, надеясь, что ее близость облегчит страдания сына.
Разумеется, неправильно было держать его на открытом воздухе. Чем больше времени он проведет — пусть даже насильно — в ингаляторной палатке, тем выше шансы на скорейшее выздоровление.
А он должен поправиться, и как можно скорее, встать с постели и играть в детской комнате хотя бы завтра, чтобы кончилось ее больничное, почти тюремное заключение. Тогда она обретет возможность заняться Мопсой.
Сейчас вся ответственность за безумную, неуправляемую мать лежала на ней. Она предавалась грустным мечтам, что подростком Джеймс поймет проблемы, связанные с его бабушкой. Она сумеет внушить ему, что он обязан помогать матери в таком сложном деле.
Но до этого пройдут еще годы и годы, и будет ли жива Мопса, когда Джеймс достаточно повзрослеет?
А сейчас? Где Мопса, и жива ли она?
Мальчик опять впал в сон, и Бенет осторожно поместила его обратно в палатку, застегнула «молнию» и села рядом на стульчик, слушая его тяжкое дыхание, и невольно сама с жадностью заполняла легкие.
Борьба малыша за каждый глоток воздуха причиняла ей почти физическую боль. Но все-таки он спал, испаритель заполнял палатку паром, и антивирусное средство, вероятно, начало действовать.
Она опять вернулась в коридор к телефону.
У аппарата стояла молодая женщина с ребенком на руках и явно не собиралась скоро заканчивать разговор.
Бенет прошла в игровую комнату, куда была открыта дверь, и присела на стульчик для пятилетних ребятишек, один из расставленных вокруг большого стола.
Здесь была собрана настоящая сокровищница игрушек для ребят разного возраста — и кукольный домик, который можно было достраивать, и конструкторы, и мягкие зверушки, и клетка с двумя щеглами, и множество плакатов, рисунков и коллажей на стенах.
Грубо нарисованное изображение ведьмы на метле напомнило Бенет о Мопсе, хотя сейчас вспоминать о матери ей вовсе не хотелось. На нитках болтались куколки, паяцы и черти, вырезанные из бумаги с подклеенными рожками из обломанных спичек
На внутренней стороне двери дюжина ребятишек написали — или кто-то написал за них — свои имена под общим заголовком: «Нам удалили миндалины». Во всей этой пестроте доминировал причудливый коллаж, задуманный ребенком, несомненно, талантливым, обладающим странным видением мира. Его творение, исполненное на листе плотной бумаги, накрепко приколотом кнопками, занимало половину стены просторной комнаты.
Бенет в первый же день, увидев его, мгновенно придумала ему название — «Руки дерева». Этот образец детского творчества вызвал у нее на лице улыбку, но сейчас она усмотрела в нем потаенный и зловещий смысл.
Сам великий Дали мог воплотить в подобном произведении свои ночные кошмары. На белом листе было нарисовано громадное дерево с прямым коричневым стволом с могучими сучьями, ветвями и веточками, но по всему дереву, на ветках, на стволе и в укромных местах, покрытых лишайником, торчали наросты в виде рук, сделанные из мятой, словно изжеванной бумаги. Все они были одинакового размера и созданы по одному шаблону — рука с открытой ладонью и слегка разведенными пальцами. Должно быть, детям разрешалось украшать их по-разному, в соответствии со своими вкусами.
На некоторых руках были перчатки, на других — татуировки, кто-то сделал им маникюр, а на пальцы надел кольца. Кто-то соригинальничал и обработал один отросток так, что он стал походить на костлявую руку скелета.
И вот теперь Бенет показалось, что все эти руки тянутся вверх в молчаливом, но бессильном протесте, даже, скорее всего, в мольбе о пощаде. Они высовывались, вырастали из дерева, которое держало их в жестоком плену, подвергая пыткам, в надежде даже не на свободу, а хотя бы на облегчение страданий или на забвение, даруемое смертью.
Это было ужасно — это было воплощением безумия. Изощренный мозг садиста способен был на такое, но как подобное могли поместить в игровой комнате разумные врачи?
Коллаж обладал к тому же гипнотической силой. Бенет потянуло к нему. Она приблизилась почти вплотную и стала рассматривать коллаж детально, против своей воли, подавляя нарастающее отвращение.