Я подсматривал за игрой Шанти и её нового друга. Как они, смеясь, плещутся и ныряют в бассейне. Я страшно ему завидовал. Но почему-то никак не мог возненавидеть, хотя он тоже мог убить мою маму. Он слишком по-доброму относился к Шанти. Он её любил. Я это понял почти сразу, но не испытал ревности. Не знаю почему. Я бы хотел, чтобы он и со мной поиграл. Я бы хотел играть и смеяться вместе с ними. И в тоже время я его боялся. Вечно занятой Кабир был мне понятен, как была понятна мама со своими заботами о нас. А парень нет. В нем была глубина, тёмная неведомая океанская глубина. Их что в ней таилось? Доброта или жестокость? Что достанется мне? Я не знал. А потом пришла буря и, кажется, унесла Песочного человека, оставив меня с новым знакомцем один на один.
========== 13. Тьма ==========
Буря ещё не стихла, но понукаемый унизительными тычками язвительных маленьких кулачков пониже спины Кабир идёт открывать дверь под купол. А в выпотрошенной башенке, укрытые любовно сшитым мной из меня же самой лоскутным одеялом сладко спят одержимые каждый своим мраком мальчишки. Нет, не спят, как не спит океан и всматривающийся в его бездонные глубины парящий на вольных крыльях фрегат.
Глаза Бхакта открыты. Они вбирают слабый отраженный от странно-красивого в покойном естестве сна лица свет. Отпечатывающий в подсердечной невинной детскости лик одинокой и в чём-то безропотной привязанности, нуждающейся в утешении души.
Когда ещё не звуки, а лишь намерения с той стороны двери касаются чуткого сердца, он порывисто вскакивает, готовый бежать и открывать наглухо задвинутый засов. Но оказывается пойман и сиднем заключен в кольца скрещенных ног и оплетших трепещущую сердцем грудь рук.
Страх бьётся в его крови с покорным желанием довериться Кириму, его дружеской заботе и защите, жадным стремлением поверить в него. А тот обнимает преданную душу и молча глядит на дверь, тепло дыша в голый мальчишеский затылок. И Бхакт покоряется, потому что устал бежать, устал безнадёжно искать утерянную, как оказалось навсегда, материнскую любовь. И потому не может отказаться от приютивших его сейчас, что бы потом не случилось, объятий.
Дверь со скрипом открывается и, отталкивая мужчину, к ним врывается расплывающаяся в победной улыбке настырная девчонка. Что тут же увядает в её глазах, покрывающихся корочкой ледяного подозрения, когда взгляд натыкается на невесть откуда взявшегося и оккупировавшего ей и только ей принадлежащее место подле спокойного, но предельно собранного и странно повзрослевшего Кирима.
Кабир тоже смотрит на них, на разбитый горшок с позабытым колоском, отсутствующую крышу и засыпанный песком и пылью пол. Руки Кирима сильнее стискивают его грудь. И под замораживающим взглядом чёрных мужских глаз, он внезапно ощущает себя не защищаемым, а защитником, живым, выставленным вперёд щитом. А тот переводит мертвящий взгляд на моё чудное одеяло, и я чувствую, как сердце его в затаённой ото всех радости пропускает пару ударов. Не меняясь в лице, он разворачивается и уходит, оставляя дверь открытой.
— Кто это ещё такой? — двигаясь по звериной дуге, шипит ядовитой змеёй злющая девчонка. — Мало этой, — кивает она на меня, — так ещё и этого притвору пригрел!
— Это не притвора, а Бхакт.
— Шанти, разве ты меня не помнишь? — вырывается из объятий, выдавая себя с головой, маленький глупец.
— Я Шакти! — отталкивает она мальчишку, от чего тот падает голым задом в серую земляную пыль и песок.
— Ты знал её раньше? — тревожно удивляется моя плоть и кровь.
— Мы… Мы вместе путешествовали, шли сюда на Сияние Кабира.
— Врёт он всё! — тычет в мальчишку пальцем Шакти. — Я здесь была. Он тогда ещё не родился! Можешь у неё спросить, — вновь нагло кивает на меня мелкая злыдня.
Кирим не спрашивает. Он и так всё прекрасно знает и понимает, лишь переводит взгляд с яростного лица Шакти на робеющего и по детски страдающего ото лжи Бхакта. Схожесть их черт не заметил бы только слепец.
— Бхакт, я тебе потом всё объясню…
— Нет, объясни сейчас! — лезет в петлю Шакти.
Кирим сжимает кулаки, проклиная упёртость подружки.
— Бхакт, так случилось, что твоих родных покусала ядовитая змея. Нам удалось спасти только Шакти, вернее, только её тело.
— Шанти умерла? — блестя подступившими слезами, дрогнувшим голосом спрашивает мальчик и как-то иначе оглядывается на умолкшую в озарении девочку.
— Да, — обнимает плачущего мальчишку Кирим, — они все погибли. Прости.
Притихшая Шакти не злится, а лишь искоса поглядывает на ведомого за руку вниз по ступеням заплаканного мальчика. Задумчиво покусывает верхнюю губу и хмурит брови.
Всхлипывая и икая, Бхакт, пьёт и пьёт воду. Куда только в него столько влезает, а сам уже глазеет по сторонам, разглядывая деревья.
— Это же абрикосы? — спрашивает он. — А там яблоня и груша?
— Да, а откуда ты знаешь? — умывая сопливое лицо, интересуется Кирим.
— Я… Я во сне… Они мне снились.
— А что ещё тебе снилось?
— Киты. Я был китом. Огромным преогромным, — растопыривает он руки и проглянувшая из-за туч улыбка озаряет его лицо.
— Киты, что ещё за киты? — фыркает злючка.
— Не знаю, — пожимает плечами Кирим. — Ты нам про них расскажешь. Вот, бери яблоко.
— Расскажу, — впивается оживающий мальчишка зубами в сочный сладкий бок. — Киты живут в океане. Это как небо, только из воды…
Кабир смотрит на детей. На его губах играет улыбка.
«Ты заметил его грудь?» — спрашивает Арун.
«Какую ещё грудь?» — недоумевает Кабир.
«Женскую! А, да что с тобой говорить. Ты кроме его сферы Тьмы ничего не увидел».
«У Кирима женская грудь? Ты совсем там от безделья спятил?»
«Женская и не только грудь, я полагаю…»
«А что же ещё?.. У Кирима? Он что?..»
«Да, тормоз, он как я!»
«Кирим?!»
«О, Великая Тьма!»
Дети наконец-то засыпают прямо на полу у кровати Кабира, двумя пиявками прильнув к моей обители. Спи, мальчик мой, спи в глубинах наднебесного океана. Пусть тебе снятся киты и прочие морские твари, а я, пока ты отдыхаешь душой, тихонько приоткрою оконце и проскользну в твоё тёплое, уютное тело.
Я аккуратно высвобождаюсь из опутавших меня детских рук и ног. Да, зачем я им, если они могут обнимать друг друга? Выглядываю из-за кромки кровати. Кабир спит по-детски обхватив руками подушку. Зачем я здесь, что собираюсь сделать? Ответа нет, но тело его манит меня, заставляя сердце в груди биться сильнее и ощущать некое приятное… Возбуждение? Томление? Вытащив из-под подушки его правую руку, я укладываюсь рядом и кладу грубую шершавую мужскую ладонь себе на грудь. Накрываю и сдавливаю его пальцы своими, поджимая от удовольствия пальцы ног. Трусь задницей об его подвздошную косточку. Ой! А это ещё что?.. Пальцы его уже сами тискают мне грудь. Проснулся? О-ой! Куда?! Куда же ты его суё-о-ошь?..
Волны, океанские волны бьются о берег тела, поникают в прибрежную пещеру, отражаются от сводов гулким многократным эхом, от которого вибрируют стены. В глубинах океана любят друг друга киты, слившись, кружатся, скользя в тёмных глубинах. Поднимают со дна чёрный невесомый песок распавшихся и перемешавшихся в танце смерти душ. Океан жизни и смерти, вечный круговорот.