Глаза Кирима восхищённо и умоляюще заблестели.
— Ты ведь меня научишь? Я дёргать хоть по сто раз на дню могу!
Я еле сдержал похабную ухмылку, оставаясь сурово-серьёзным. Его только ради доставляемого развлечения можно не убивать.
— Дёргать будешь, когда я скажу, а сейчас плети свою паутину.
Мальчишка сел лицом к солнцу, накинул на плечи драное выгоревшее до белизны пыльное покрывало неведомого цвета и замер. Глядя, как он прядёт и наматывает на тело нить Тьмы, я втолковывал ему основы.
— Мрак или Тьма является пустым бесформенным сознанием, как этот песок. — Я разровнял ногой перед учеником пустую площадку. — Внимание проваливается в него, ничего не находя, он поглощает твой взгляд и поэтому кажется чёрным, как зрачок. Но своей волей ты можешь привнести, наполнить его смыслом, и Тьма примет соответствующую этому смыслу форму. — Я вывел на песке цифру шестнадцать. — Смысл — твой возраст. Форма — цифра шестнадцать. При этом песок сам по себе не изменился, и ты всегда можешь сделать так. — Я провёл подошвой стопы, стирая цифры, и задел сотканную им паутину, что тут же прилипла к пальцу и проросла внутрь.
Я отдёрнул ногу, отсекая нить, локализуя, удаляя заражение и ощущая покалывание, как от проходящего онемения. Неприятное ощущение. Кирим даже бровью не повёл.
— Выведи и расположи её перед собой.
Паутина взлетела с земли и мгновенно надвинулась на меня, я еле успел отступить и задавить плеснувшийся в груди страх.
— Надели её смыслом связывания фотонов.
— Кого?
— Представь, что ловишь или не пропускаешь свет… Получается?
— Не знаю, странные ощущения.
— Опиши!
— Будто смеётся кто-то.
— Ну не знаю, может, ты так энергию воспринимаешь. Направь этот смех на ускорение процесса роста волос.
— Ещё громче смеётся, — расплылся он в идиотской улыбке.
Я огляделся в поисках чего-нибудь тяжёлого, чтобы кинуть в балбеса. Не нашёл, обогнул сеть, заходя за спину, и склонился, вглядываясь в глупую лысую макушку, испещрённую разнокалиберными шрамами. Нет, как бы мне ни хотелось, волосы даже на миллиметр не подросли. Так бы и дал подзатыльник, да чтобы насмерть… Какой из него ученик…
— О, придумал! — заорал он, вскакивая и врезаясь темечком в мой нос.
Россыпь огненных искр боли озарила сознание.
— Чемодан песка! — прошипел я, падая на колени и сжимая кровоточащий нос.
Всё, теперь я его точно прибью. А этот дурень стоял, вытянувшись и раскинув в стороны руки. Паутина длинными лохмотьями покачивалась над ним. Боль и солнце слепили, я опустил слезящиеся глаза и увидел вокруг себя слабую размытую тень. Позабыв о носе, поднялся с колен и запустил пальцы в густой ёжик курчавых волос.
— Получилось, — смеялся он, — получилось! Я пальма, пальма!
— Скорее уж дуб, — потрогал я переносицу.
Радостно улыбаясь, он жевал мясо и благоговейно бережно запивал мизерными глотками воды.
— Слушай, вот воду ты бережёшь, а по-большому тоже в ладошки ходишь?
— Нет, — замотал он головой, — какать на ходу не получается, только сидя, вот так.
Он присел на корточки, зажмурил глаза и весь напрягся, тужась.
— Сидеть надо долго, мама говорила, это из-за того, что воды в теле не хватает.
— И даже Тьма не помогает ускорить процесс?
— Почему-то она не хочет в этом участвовать.
Змейка заползла под него, подняла голову и распахнула пасть.
— Ты что, её своими какашками кормишь? — вскинулся он.
— Нет, это она от удивления, — закрыл я пустой коробок, предварительно достав из неё ремень, пока он и его не сожрал. — Замотай коробок в тряпку и неси за спиной, фляжки я на пояс приторочу. — Он тут же прижал свою к груди. — Хочешь сам всё нести?
— А можно? Я могу, мне не трудно.
Я подошёл, обхватил его тощую талию и застегнул ремень так, чтобы тот не ёрзал, подвесил на петли литровые фляжки, одну слева, другую справа.
— Твоя тяжелее, — сказал он, подпрыгивая.
— Отлей в свою и следи за равновесием.
Он аккуратно переливал воду и косился на меня.
— Кирим, если хочешь остаться со мной, запомни, что вода и еда у нас общие и тело у нас одно, хоть и разделено внешне. Понимаешь, нельзя думать и заботиться только об одной руке, иначе мы погибнем или сожрём друг друга.
От последних слов он дёрнулся, и несколько капель упали в песок. Вскинул испуганные глаза.
— Ты понял, гад такой?! — заорал я, отчего он весь сжался и виновато поник. — Такой реакции ты ожидал? Почему? Не бойся меня, я же сказал, что не ем детей.
— А взрослых?
Я глядел, как он закручивает крышки и подвешивает фляги уже без всякого страха и внутреннего напряжения.
«Очень гибкая психика».
«Все дети быстро переключаются».
«Нет, это как-то ненормально резко».
«Ты обозначил новые правила игры, он мгновенно их принял и приспособился, отличная адаптивность, то, что ты хотел, разве нет?»
«Именно что нет. У него нет никакого стержня личности или запретов, поэтому он готов мгновенно стать любым и любое действие приемлемо. Он совершенно свободен в том, кем быть и что делать».
«Значит, не загоняй его в угол и будь с ним ласков. И у него есть стержень — выжить любой ценой. Используй это стремление правильно».
— Что правильно? — спросил Кирим, поднимая голову.
— Закрепил правильно, — улыбнулся я, надеюсь, достаточно ласково.
Светло-серые внимательные глаза, чуть сдвинутые брови — зверь в засаде. И что он решит: кинуться на тебя, играя, как котёнок, или вцепиться мёртвой хваткой в глотку? Если там вообще кто-то что-то решает.
— Тогда идём? — улыбнулся он в ответ.
— Следуй за мной, — сказал я и скрепя сердце повернулся к нему спиной.
Стараясь держаться в тени, мы поднимались вдоль хребта из каменных столбов причудливой формы.
— Этот на ящерицу похож, — указал Кирим на ближайшую скалу, с любопытством глазея по сторонам, — если ей лапки вырвать и головой в песок воткнуть.
— Ты лучше под ноги гляди, чтобы самому не воткнуться. — Хоть и довольно пологий, склон крошился мелким щебнем. — Здесь расщелины бывают.
— И этот на ящерицу!
— Да какая же это ящерица, натуральный носорог!
— Кто?
— Животное с этот валун и таким же рогом на голове.
Кирим с сомнением на меня посмотрел.
— И чем же оно, такое огромное, питалось?
— Травой.
— Травой?! — засмеялся он. — Скорее уж пальмами. Где же столько травы набраться, чтобы его прокормить? — И он указал на куцые пучочки совершенно сухой на вид травки, что кое-где виднелись между скал.
— Раньше здесь были глубокие полноводные реки, целые леса пальм и море травы под ними. Море — это как пустыня, только из воды.
— Да знаю я, мне мама рассказывала. И в нём можно было плавать, закапываясь, как в песок. Ещё оно похоже на водный мираж на горизонте.