Мы размеренно двигались дальше, иногда останавливаясь, чтобы сделать пару глотков воды. Кирим придирчиво следил, чтобы мы выпивали одинаковое количество, не нарушая равновесия.
Часа через два мы поднялись примерно на восемьсот метров и присели отдохнуть в тени высокой, под тридцать метров, скалы с выступающим вперёд, как орлиный клюв, козырьком.
— Ха, а эта точь-в-точь ты! — обрадовался глазастый.
Мы сидели, любуясь безжалостной раскалённой бело-жёлтой пустыней под бледно-голубым выгоревшим небом. Океан барханов с редкими перстами скал уходил за горизонт, в струящемся зное сливаясь с небом.
— А вы ведь не всё время были с мамой только вдвоём? — спросил я, глядя, как он слизывает с верхней губы солёные капельки пота.
Лицо его тут же напряглось, а плечи с шеей окаменели.
— Как ты узнал, я ведь о нём совсем не думал?!
— По тебе и так видно. И кто это был, отец?
Парень опустил взгляд и неопределённо повёл плечом. Было видно, что разговор ему неприятен.
— И что с ним стало?
Ещё одно пожатие плечом.
— Ты и его съел?
— Нет! — вскочил он, загнанно дыша распахнутым ртом. — Его Песочный человек утащил из-за того, что он перешёл черту, так мама сказала!
— Я даже догадываюсь какую. И что это за Песочный человек? Первый раз слышу.
— Ты же сам про него говорил!
— Когда это?
— Чемодан песка! — всплеснул он руками, закатывая глаза. — Это же его главное проклятие! — И хлопнул себя ладонью по лбу.
— Я думал, это просто ругательство.
— Нет и нет! — плюхнулся он рядом, касаясь моего плеча и возбуждённо жестикулируя. Капли пота выступили у него на лбу, катились вниз по спине. От него пахло раскалённой на солнце кожей, пылью и съеденным утром вяленым мясом. Мне захотелось наклониться и провести языком между острых и подвижных лопаток. Но я удержался и лишь скользнул пальцами по влажным позвонкам. Он не обратил на прикосновение абсолютно никакого внимания. — У Песочного человека есть чемодан. Когда кто-то становится слишком, ну очень-очень злым и всех обижает, приходит Песочный человек, открывает чемодан, вываливает песок и заталкивает туда злодея, присыпает песком и закрывает. И даже если открыть чемодан через милли-миллисекунду, тела там уже не будет, а будет только сухой песок! — выдал он, заглядывая мне в лицо распахнутыми в суеверном детском восторге и ужасе глазами.
— Да, богатое у твоей мамы было воображение.
— Не у мамы, а у папы, это он меня Песочным человеком в детстве пугал, если я не слушался! И это не воображение, я сам его видел!
— И чемодан? Большой, наверное?
— Нет, чемодана не было, но когда папа захотел меня ещё раз ударить, Песочный человек схватил его и утянул во Тьму.
— И сколько лет тебе тогда было?
— Не знаю, — поскрёб он ногтями лоб, — десять где-то.
«Если он умеет одушевлять Тьмой материю…»
— Что одушевлять? — сморщил он нос.
Я обнял его за плечи и притянул к себе.
— Знаешь, а я тебе верю, — прошептал я ему на ухо, — только никому не говори.
Он глянул на меня как на умалишённого.
— А тут ещё кто-то есть? Мне всё кажется, что кто-то с тобой разговаривает.
— Это тебе солнце голову напекло, — сказал я и только тут понял, что солнце в зените прямо над нами, а мы будто всё ещё в тени скал.
Я запрокинул голову. Ажурная многослойная паутина Тьмы, как огромная двухметровая медуза, шевеля щупальцами, вращалась в метре над нами. По спине пробежал холодок. Кирим тоже глянул вверх.
— Да, что-то совсем жарко стало, — сказал он, вытирая со лба пот впитывающей влагу ладонью, — столько воды зря пропадает. А если сделать несколько слоев паутины, то одними можно ловить свет, а другими — испаряющуюся воду.
Отключив видение Тьмы, я рассмотрел в воздухе тонкую дымку белого пара.
«Он всё это сделал, увлечённо втирая тебе про Песочного человека!»
— Кирим, а ну-ка посчитай вслух от одного до шестнадцати, а в уме одновременно от шестнадцати до нуля, только громко и чётко.
— Раз, два, три…
«Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать…»
«У него несколько одновременных потоков сознания».
«Теперь понятно, почему он не подошёл Злючке».
«Да…»
— А кто такая Злючка?
— Это мою змейку так зовут.
— Злючка, Злючка, — приторно-сладким голоском позвал он и протянул руку. — А можно мне её подержать?
— Она к тебе не пойдёт. — Но мелкая предательница уже скользнула вперёд и запетляла между его пальцев.
— Щекотно, — засмеялся он.
— Давай, двигай уже, сколько можно прохлаждаться? Самое трудное впереди, а жара усиливается.
Выше действительно начинался крутой километровый подъём, где приходилось карабкаться, цепляясь руками и ногами.
— Змею верни, а то расплющишь ненароком.
Змейка, как мне показалось, нехотя вернулась ко мне и излишне сильно обвила шею. Злючка — она и есть Злючка.
Мы упрямо ползли вверх, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Сухой раскалённый воздух царапал горло, вода кончилась.
— Уже немножко осталось, — в который раз сказал я приплясывающему на огненных камнях Кириму. Тот закусил нижнюю губу и, кивнув, полез дальше. Вниз полетела пыль и мелкие камешки. — Будь осторожен, — также в тысячный раз повторил я и двинулся следом.
Через полчаса мы наконец выбрались на плоскогорье и, измученные, без сил повалились на покрывало, расстеленное над безграничным, дышащим изнуряющим жаром прозрачным простором.
— Теперь понимаешь, почему я за тобой спустился?
— Без воды и мяса я бы тут сдох или сорвался вниз, решив подниматься не с утра, а по холодку, ночью. Спасибо…
Я повернул голову, ощутив его взгляд. Не знаю, что в нём было: изнеможение, искренняя благодарность или готовность принять и отдать всего себя — но я понял, что никуда не отпущу этого чумазого ясноглазого зверька, что откликнулся и пришёл на мой зов.
========== 4. Кирим ==========
От тёплого, принимающего взгляда Кабира заныло сердце, как в первую ночь одиночества после маминой смерти. Нестерпимо захотелось, чтобы он вновь прикоснулся, обнял меня. Я уже было потянулся навстречу, но какое-то беспокойное чувство грызло меня изнутри. Я поднялся, оглядел горизонт над серой каменистой равниной.
— А где же твой оазис?
— Под куполом, но его отсюда, наверное, не видно, надо подняться чуть выше. Посмотри правее, там такая белая башенка.
— Ага! И рядом с ней кто-то есть.
Кабир вскочил на ноги, глянул вдаль и понёсся к башне. Я подхватил коробку с покрывалом и побежал следом, но почти сразу безнадёжно отстал. Поднявшись на пригорок, я увидел сияющий в солнечных лучах купол. В своей высшей точке он на пару метров возвышался над землёй, а шириной был около пятидесяти метров. Дверь в белой башенке перед ним была распахнута. Тяжело дыша, обливаясь потом и чуть ли не теряя сознание от нахлынувшей дурноты, я вцепился в дверной косяк и заглянул внутрь.