Отец говорит это Ей. Леголас ни имени не знает, не знает ничего: ни как жила она, о чём мечтала, чего желала, что любила и что ненавидела. Единожды довелось ему держать в руках тонкий золотой венец, увитый жемчугом и сапфирами; отец, помнится, вручая его, смотрел как-то чудно — чёрно, масляно и жадно. Леголас ничего не спросил тогда, и никогда уже не спросит — он знает, что всё ещё будто бы очень юн, пусть и считает, что прожил вполне достаточно, но в этом отчего-то уверен твердо.
— Сабля опять потерялась, — почему-то, вздыхая, говорит он. На языке крутится маленькой, юркой птичкой вопрос, но, словно на зло, хороших слов ему отыскать не удаётся.
Отец хмурится, смотрит растерянно, словно с толку сбитый тем, что извечный предмет его безмолвного наблюдения умеет говорить.
— Ни к чему тебе сабли, дитя, — произносит глухо, взор отводя и устремляя куда-то далеко: в тёмные глубины озерца. — Коль война начнётся, тебя уж я уберечь сумею.
Леголас удивленно моргает: и вот опять, опять adar совсем ничего не понимает, вечно думая о чём-то ужасно сложном и бессмысленном. Какая война, зачем ему сабли?
— Но мой солдатик ведь, солдатик, — пытается Леголас растолковать, но отец теперь на него и не глядит вовсе, слишком уж увлечённый воды созерцанием.
— Не плавай на кораблях в войну, ion, — голос родителя пуст и тих — Леголас знает этот тон, и, давно смирившись, почти уже не может ненавидеть его. — И после не уплывай. Не хочу, чтобы она вновь потерялась. Меня не будет без тебя.
Леголас не понимает. Отец, как, пожалуй, и все взрослые, говорит чересчур много, но всё не о том, всё диковинно, перепутанно и странно — ну отчего бы им не начать говорить прямо, то, что просто на ум приходит?
Леголас и в самом деле не понимает слишком многого: почему все кругом твердят, что двадцать лет — для вдовца срок безумный, но ничтожный для него, их прожившего; почему отец всегда говорит странно и очень не любит смотреть на него; почему кораблики тонут на полпути, сабли теряются, а солнце постоянно куда-то уходит. Но, отчего-то никто не торопится ему объяснять, а самому просить не хочется, и потому Леголас, ещё раз мечтательно посмотрев на корабль, упавший на бок у ног отца, вновь возвращается к прежнему чудному занятию — ищет в высокой и путаной траве солдатика, красивые камушки, перья, и, может быть — саблю.
Комментарий к Глава пятая: По приказу короля
«…И вот Король дал великий обет:
«Приязни в кровавых казнях нет,
Но бунтовщикам я воли не дам —
На плаху полягут ко всем чертям!»
========== Глава шестая: Бездна бездну призывает ==========
Зрело яблочко на нём,
Яда сладкого полно.
— О Валар, вы стали так похожи, — блаженно тётушка улыбается. — Теперь уж, глядя на тебя, дитя, её лицо я вижу, как никогда отчётливо.
Леголас прячет рваную улыбку за привычной маской — из светлого фарфора признательности, кружева лёгких, чуть горьких, но случаю приличествующих фраз, да тёмного налёта чужой скорби, что отразить ему полагается. Он знает, он слышал, сотни раз слышал, как на мать похож.
Он знает: у него ее нос, губы, и глаза её — лишь цвет — вот досада! — несколько темнее, чем у неё был — то в отца. Леголас, Моргот возьми, знает.
Это, право, смешно: они говорят-говорят-говорят… «До чего чертами похожи!.. Ах, не различить!.. Тем в отца, этим в мать, там в деда, в бабку тут!..». Говорят так, будто он и не живое Эру создание, а кукла тряпичная, из лоскутов да клочков из кукол старых сшитая.
Леголас знает: в нём, если уж верить всем кругом, ничего собственного нет — всем отцу, матери, да сотне-другой родичей обязан. В детстве он думал, порою, что имя его, данное матерью, имя, следующее после — отцовское, проклятие худшее. Его услышав, всякий замирает, прищуривается, глядит и взглядывается, и, найдя, хмыкает довольно, начиная извечный разговор о том, что отец его, дескать… Он злится, пусть, быть может, на то нет достойной причины.
— Чудится, когда матушка умерла, ей было чуть больше лет от роду, чем мне сейчас, — в рассеянии произносит Леголас, не находясь с ответом, который тётушку обрадовал более. Ей нравилось слушать о сестре, нравилось о ней говорить, нравилось, так нравилось вскрывать старые раны, солью щедро сыпать…
— А твой отец в этом возрасте коронован был, — вдруг вставляет лорд Келеборн.
Леголас кривится. Верно: не мать, так отец.
— Какое счастье, что я в этом им не стал подобен, — сухо отвечает он.
— Не стал, — откликается леди Эйлинель, на него не глядя, и задумчиво крутит чашку с чаем в руках. После она словно отмирает, силой гоня прочь тёмные и смурные мысли, и, вновь светло улыбнувшись, спрашивает: — Как чувствует себя король? Здравствует, надеюсь?
— Да, хвала Эру.
Леди кивает, улыбаться, ни на мгновение не прекращая; лорд Келеборн хранит молчание, пристально за ними обоими наблюдая. Беседа течёт плавно и неторопливо, касаясь тем столь примечательных, как погода, грядущая зима и садоводство.
Леголас позволяет мерному звуку чужих голосов увлечь и запутать себя; он слушает, но не старается услышать, чувствуя, как слова, пронзая его тело, проходят насквозь, тут же забываясь и исчезая.
Однако странная, терпкая мысль рябит и мелькает на самой периферии сознания; на языке крутится, в горло свербит, не давая покоя. Он принуждает себя голову вздёрнуть, скидывая с себя вязкую, липкую шаль усталости и покоя. Замирает, прислушивается. И понимает.
Тётушка ведет себя чудно. «Тревожится?» — Леголас хмурится. Ему знакомы эти движения, эта манера: в редкие моменты смятения, тётя всегда начинала говорить чуть торопливо, резко отлично от своей обычной размеренной и бесстрастной привычки вести беседу; глаза её — он заметил, — будто потемнели, и лихорадочно бегали, цепляясь то за его лицо, то обращаясь к лорду Келеборну. Она нервно мнёт в пальцах белоснежный платок, и сама в глаза силится не смотреть; она, ради Эру и Валар, криво улыбаясь, говорит об одной лишь сестре своей, изредка речь заводя и о короле — со странной, больной усмешкой.
— Ах, помню, muinthel nin{?}[синд. сестра моя]… — вновь начинает она, лорду Келеборну улыбаясь, но Леголас со звоном опускает чашку на стол, и резко, неожиданно громко в повисшей тишине, вопрошает:
— Что стряслось, тётушка?
Слова попадают точно в цель, к рассеянному удивлению Леголаса: леди стремительно бледнеет, облизывает пересохшие губы, быстрый взгляд на лотлориэнского владыку бросает, и наконец, с силами собравшись, неловко отвечает:
— Слухи ходят… — она сбивается, против всяких своих привычек неуверенно прячет взор, но после всё же берёт себя в руки, сухо закончив: — Слухи ходят, мой принц, будто вы с королём нонче в ссоре страшной. Правда ли?
Леголас застывает в замешательстве.
— Нет, разумеется, нет, — он качает головой, стараясь выдавить усмешку. — Не стоит беспокойства, всё…
— О, Леголас, — она обрывает его тяжёлым вздохом. — Когда в последний раз ты заявил мне, что у вас с ним всё в порядке, то спустя день покинул дворец. Ради первых звезд, покинул на восемь сотен лет! Но теперь ты наконец вернулся, и чего ради? Вновь всё повторяется, вновь ты позволил королю втянуть тебя в эти его игры!..
— Ох, вы оба, думаю, несколько преувеличиваете. Трандуил бы никогда со своим сыном не… — начинает было лорд Келеборн, но тут же замолкает под яростными взглядами.
— Тётушка, — Леголас холодно улыбается ей, не обращая внимания на неловкую тишину, повисшую в гостиной. — Не утруждайтесь, прошу. Я, право, не нуждаюсь в ваших нравоучениях, и король…
— А я не нуждаюсь в очередном мёртвом родиче! — в сердцах восклицает она, впрочем, тут же успокаиваясь. Леди Эйлинель, будто бы игру его решает поддержать, и горько, измождённо усмехается в ответ. — Не мне говорить тебе: Трандуил играет не с тобою, а тобой. И в одном вы оба чрезмерно похожи — не знаете чувства меры, и вовремя остановиться как не умели никогда, так и теперь не сумеете. Пойми, Леголас, я ведь лишь лучшего тебе желаю.