Леголас глубоко вздыхает и кривит губы, пронзённый вспышкой тоски, пепельным привкусом схожей со скорбью. Как дышать он вдруг забывает: отец, осторожно потянувшись, целует его в лоб, а мгновением позже, с опаской положив руку на плечо, обнимает.
«Против воли никого нельзя спасти». Леголас закрывает глаза, слепо доверяя и доверяясь отцу, как и тысячи раз прежде. Он никогда ни о чём не жалел, и отчего-то верит, что не станет и теперь.
— Я хочу отречься. Вы позволите? — шепчет Леголас отцу в волосы, чувствуя, как слёзы обжигают щёки. Он сдался уже давным-давно, но лишь теперь примиряется с поражением. Его отец живой, тёплый, и его сердце бьётся громко, размеренно и отчетливо, а ещё он пахнет костром, снегом и хвоей. Леголас по-прежнему теряет в нём самого себя.
— Нет, — с деланным раздражением произносит отец, похоже, даже не думая отпускать его.
— Хорошо, — Леголас обессиленно улыбается, и, прикрыв глаза в приливе усталости, рассеянно повторяет: — Хорошо…
Он бредёт по кривой границе между дрёмой и глубоким сном болезни — с кошмарами, которые забудутся по пробуждению, холодным потом и сорванным голосом, отчаянно цепляясь за что-то светлое и тёплое, что никак не может разглядеть.
Словно издалека он слышит приглушённый голос, который, как и всегда, меняет правила его снов, даруя умиротворённое забытье:
— Можешь не верить, но потерять тебя было несколько… болезненно, Леголас, — бесцветным, сухим голосом произносит вдруг отец, по едва слышному поскрипыванию, кажется, останавливаясь у самой двери. — Как твой король, я прошу тебя более не совершать подобных глупостей.
Дверь тихо закрывается за ним, уходящим в темноту с призрачным трупом за правым плечом.
***
Разумеется, на следующее же утро Леголас сбегает из дворца, разбив окно и спустившись, цепляясь за выступы в стене, более не пытаясь отпереть дверь, которая, впрочем, уже заперта не была.
Он идёт, куда глаза глядят, отчего-то твердо уверенный в том, что искать, ровно как и останавливать, его не будут. Лес расступается перед ним, тянется, зовёт и дышит им. Леголас улыбается. Он чувствует себя если уж не счастливым, то спокойным: он наконец слышит свои мысли, слышит дыхание и стук сердца, всё ещё живого. Он вспоминает, почему любит жить.
Каркают вороны, одинокий вой шального ветра поёт призраками голосов, а под поступью скрипит снег, что шёл всю прошлую ночь напролёт; скрипит, потому что Леголасу этого хочется — ему нравится ощущать, видеть доказательства того, что он существует.
Леголас раскидывает руки в стороны, задирает голову к небу и смеётся. Мороз щиплет кожу, ледяной ветер треплет волосы, но он не чувствует холода, едва не сходя с ума от мириада ощущений, раздирающих на части. Он жив.
Он бежит. Лес шелестит с родительскою нежностью, хохочет скрипом ветвей, обнимает древесными тенями и перьями птичьими, поёт ему ветром, солнцем и снегом, сторицей возвращая золочёную закатами, обласканную высокими травами и пьяную родниковой водой любовь.
Стоит зима, но кругом нет смерти, и Леголас знает, что готов за эту любовь отдать всё, что имел, отдать самого себя: он любит Лес, он живет им, он, быть может, никогда уж не сумеет надышаться им. Он любит, он любим — правильной, чистой и простой любовью. Золотыми голосами в бездонной тьме, в тишине — он, может быть, живёт ради Леса, спасшего, вернувшего, не покинувшего.
Ему хочется кричать, плакать и смеяться разом — таково его счастье, одинокое, но никогда — тихое. Леголас чувствует себя любимым.
— Спасибо, — шепчет он, тем шепотом, что извечно громче крика звучит, зная, что будет услышан. Его слушают, его слышат, его защитят.
Лес танцует с ним, смеётся с ним, тоскует с ним, и ведёт его, как сердце стуча. Леголас любит, любит, любит.
Его разум чист. Леголас знает — это не навсегда. Всё не «хорошо», а он не «в порядке»; не сейчас, и едва ли будет в скором времени. Однако он счастлив в это одинокое, вышитое белоснежной любовью первоцветов и серебром речных вод, мгновение. Он ведь живёт прямо сейчас, а вовсе не когда-нибудь после — в чужих пыльных воспоминаниях или собственном грозовом будущем. Он живёт.
Леголас знает, куда Лес ведёт его. Он становится на колени, но не склоняет головы; он смотрит и вспоминает, пытаясь найти в себе то мечущееся светлячком чувство, что редко когда мог понять. Леголас глядит на могильный камень, силясь вообразить, кем был бы, сложись всё иначе.
Он пытается найти в себе вину за то, что любит землю, навеки ставшую последним приютом его матушки больше, чем её саму, но остаётся ни с чем, не отыскав, однако, и разочарования.
— Спасибо за то, что подарила мне жизнь, — просто говорит Леголас, чуть хмурясь. Мысли несутся быстроногими ланями, обгоняя одна другую, а он, наконец, вздыхает полной грудью, не ощущая боли. — Надеюсь, ты будешь не против, если я продолжу жить её так, как считаю нужным сам.
Леголас не слишком-то понимает, зачем сказал это, но почему-то ему кажется, что это было важно. Он думает, что ненавидеть или любить мертвых нет смысла, но тут же понимает, что сам едва ли сможет этому правилу следовать. С колен он всё-таки поднимается, отряхивает штаны от снега и собирается было уйти, как замирает, остановленный зовом:
— Так и знала, что встречу тебя здесь.
Тетушка приветливо машет ему, и Леголас в лёгком удивлении вздёргивает брови, обнаружив её сидящей на одной из нижних веток старого раскидистого ясеня.
— Рад видеть вас в добром здравии, миледи, — он улыбается, мимоходом изумляясь и тому, насколько легко выходит у него эта, почти искренне-радостная улыбка.
— Присоединишься ко мне? — задорно вопрошает Эйлинель, хлопая по месту рядом с собой. — Я чай захватила, и если будешь хорошо себя вести — дам пряник.
Леголас вновь улыбается ей, но с сомнением качает головой.
— Боюсь, в этот раз не выйдет. Когда король обнаружит, что я вновь самым бесстыдным образом сбежал, то наверняка отправит всё войско на поиски, а на них у вас чая не хватит.
Она склоняет голову набок — Леголас узнаёт в этом движении зеркальное отражение самого себя, — и бросает на него быстрый, цепкий взгляд, без всяких слов давая понять: ей всё известно, и без слов головой качает.
Леголас кивает, благодарный, понимая, что это означает: она всё знает, не одобряет, но никогда не заговорит первой, пока он сам того не пожелает — их старая, устоявшаяся молчаливая договорённость.
— Мне приятно видеть, что ты, с таким-то отцом, ещё жив, мой принц, — Эйлинель смеётся звонким, серебристым смехом, пусть глаза её остаются полными острого, жгучего льда. — Сбегай от него почаще. Я всегда рада тебя видеть, ты знаешь.
— Всенепременно, — Леголас усмехается. Он чуть кланяется ей в знак прощания, и быстрым шагом пересекает поляну, намереваясь продолжить свою прогулку.
Голос тётушки настигает его уже после, за кольцом из деревьев, но Леголас всё же чётко различает каждое из сказанных ей слов:
— Тебе стоит знать, что Трандуил любит тебя, пусть и зачастую путает это с любовью к твоей матери. Когда-нибудь у него хватит храбрости признать, что ты для него давно важнее. До встречи, мой принц.
Леголас горько ухмыляется, и просто продолжает идти, более не останавливаясь. «Когда-нибудь»?..
Мгновение он в задумчивости глядит в сторону востока. Солнце сверкает в лазурной синеве свободного неба, и Леголас подмечает пристальные взгляды, какими наблюдает за ним Лес. К его разочарованию, вновь опускается усталость, и желание продолжать вот так брести, не разбирая дороги, пропадает.
Когда-нибудь, быть может, очень скоро, он уйдет. Уйдет на очень долгий срок, или, может статься, навсегда: Леголас не чувствует себя способным вернуться в третий раз. Когда-нибудь. Позже. Но сейчас он уверенным шагом направляется к дворцу.