— Ты ушёл столь поспешно, — его голос, вяло-безмятежный прежде, идёт рябью и неуловимо меняется, обретая оттенок, доселе невиданный — тусклую и седую агатовую тоску. — Всё в порядке?
— Я жив и в добром здравии, как видите, — с заминкой отзывается Леголас, не торопясь открывать глаза. От лорда веет теплом и мирными землями золотого леса, далёкого и болезненно похожего. — Можно ли желать большего?
— Я спрашивал вовсе не о том, — и вновь лорд Келеборн вздыхает печально и тяжко. — Я видел тебя ребёнком, Леголас, и помню тебя юнцом. Ты изменился, пусть совсем немного, но причины тем переменам я отыскать не в силах.
— Не вы ли немногим ранее называли меня юным мальчишкой? — Леголас слабо усмехается, жмурясь, но скоро серьезнеет. — Дети растут, вам ли не знать. Быть может, я лишь повзрослел и обрел способность видеть чуть чётче — вот и вся беда.
— О как, — тон лорда меняется, дергаясь вязью липких, тёмных сомнений. Леголас сдерживает вздох, кусает губы — смысла в беседе он не видит, и продолжения её не желает. — А я уж было подумал: не во взглядах ли твоего отца всё дело? Трандуил, гляжу, не переменился вовсе: по-прежнему упрям, щепетилен до тошноты и к прошлому привязан.
— Меня учили ценить постоянство, — пусто отвечает Леголас. Взглядов отца он не понимает и не видит: слишком уж они запутаны, сложны и переменчивы, точно моря настроения. Он не хочет понимать — коль уж отцу понадобиться, снизойдет до того, чтобы словами сказать.
— Нас всех тому учили, но скажи, много ли уроков своих наставников ты помнишь и блюдёшь?
— Меня также учили не строить шатких крепостей на домыслах и взглядах, милорд. И боюсь, мой наставник был бы слишком разочарован, узнай, что я посмел пренебречь его словами.
Лорд Келеборн, против всяких ожиданий, вдруг фыркает — ехидно и ядовито.
— Не случалось мне прежде замечать за тобою страха разочаровать кого бы то ни было.
Леголас недовольно приоткрывает один глаз, одаривая визави самым тяжёлым взором, на какой он только способен.
— Многое меняется, — бурчит он, и, решившись, криво усмехается: — Как поживает миледи Галадриэль? Она не почтит нас своим визитом?
Лицо лорда Келеборна тут же приобретает смущённое, несколько недовольное выражение. Такое Леголасу приходилось замечать и раньше: adar по-прежнему не терпел нолдор, и любил о том напоминать. Леголас, случалось, в тайне думал, что, быть может, его дражайшему родителю удовольствие доставляет не столько мысль о победе в споре, сколько сам спор с лордом Келеборном, о нолдор ли, о гномах, не столь важно. Отец умеет ценить хорошую компанию, приятного собеседника и, разумеется, достойное вино.
— Не стоит беспокойства, она более чем хорошо себя чувствует. К несчастью, нам обоим покинуть Лотлориэн не представлялось возможным, но, быть может, когда-нибудь позже…
— Ах, ясно, — Леголас шутливо отмахивается от него. — Полагаю, ради всеобщего блага — не стоит.
— Быть может и так, — без особых колебаний соглашается с ним лорд. — Быть может и так…
Они молчат, ведь готовить, в общем-то, и не о чем — не им. Леголас отрешённо думает о чём-то тихом и приятном, не имеющем пока что ни очертаний, ни цветов, но безмерно тёплом и сонном.
— Почему вы здесь? — наконец спрашивает он голосом, хриплым от долгого молчания. — Мы не так близки, а я был достаточно груб, чтобы не вызвать ненароком вашей приязни.
— О, не переживай, именно так и было, — губы лорда Келеборна складываются в улыбку до того легко и искренне, что Леголас на краткий миг ощущает укол зависти. — Но твой отец, поглощённый своими бумагами и скорбью, не самая лучшая компания. И, к тому же, мы, как ни чудно, всё ещё одна семья, если соизволишь вспомнить. Мне, без сомнения, было бы приятно узнать тебя чуть лучше.
— Вынужден предупредить, что при более близком знакомстве я ещё менее приятен, чем сейчас, — хмыкает Леголас, потирая переносицу. Ему следовало бы сказать «зачем?», «отчего теперь?», и, разумеется, «не стоит», но он почему-то так этого и не говорит.
Семья, пожалуй, и в самом деле вещь слишком уж путаная и сложная, чтобы продолжать тщетные попытки в ней разобраться, найдя хоть какой-нибудь смысл. Но общество лорда Келеборна проще и чище отцовского, а потому для возражений у Леголаса нет ровным счётом никаких причин.
Комментарий к Глава четвертая: Стены глухи, колокол нем
«Так над бездной тропа расцвела,
И река и ручей
На скалу, и на камень могильный,
И на белые груды костей
Влажной, красной земли нанесли»
========== Глава пятая: По приказу короля ==========
Рос он ночью, рос он днём.
Леголас размышляет над понятием семьи несколько долгих часов, чтобы в который раз прийти к неутешительному выводу: то чудно-чудовищное нечто, что называют узами родства, утомительно сложно, запутанно и не имеет почти никакого смысла. Никакого, кроме, разумеется, того, какой они сами имеют глупость вложить, но так, быть может, можно сказать о слишком уж многом.
Его король — его отец, и его семья. Лорд Келеборн — его родич, но не его семья, ведь, как он думает, кровь — это ещё не всё.
Одной лишь крови никогда не будет достаточно для них, но вполне — для него одного, и очередного оправдания, в котором нет ни смысла, ни нужды. И потому Леголас раздражённо хмыкает, качает головой в ответ собственным мыслям, торопливо бормочет Таурендилу на осанвэ то, что не стал бы говорить вслух — этикет, обычаи и традиции всё ещё утомительны и заурядны, чтобы он продолжал использовать каждый удобный повод для того, чтобы против них пойти — старательно избегает отца и лорда Келеборна, и почти незаметно покидает дворец. Почти — к несчастью.
Дождь идёт весь день и всю ночь, не утихая и утром: для прогулки не лучшее время. У самой кромки меж светлым, тихим кольцом лиственного леса, окружившего замок, на границе с чёрной, глухой чащей, Леголас из давней привычки замедляет шаг и сворачивает с прежнего пути, не имеющего ни толкового направления, ни ясной цели, и идёт на север к маленькому озерцу, где, по юности, проводил долгие часы.
Бывать ему там не приходилось — подумать только, — по меньшей мере тысячу лет. И теперь, нахмурившись и поджав губы, Леголас стоит, поражённый неприятным изумлением, и просто лишь смотрит. Не узнаёт.
Высокий дуб, под сенью которого он любил играть, скривился и изломался, почернев — от молнии удара, быть может? — малахитовой ржавчиной тины подвернулась зеркальная некогда озёрная гладь, да разрослись в диком буйстве камыш и тростник.
В седом налёте ливня всё кругом кажется ему блеклым и выцветшим; вульгарно блестящем в деталях, но износившемся и постаревшем при беглом взгляде. Во рту расползается горечь разочарования; в шёпоте дождя, целующего его в щеки и призрачными касаниями пальцев глядящего руки, звучит отцовский смех и плач, с каким разбивается стекло.
Невдалеке раздаются раскаты грома, а воздух полнится тяжёлым запахом земли и грозы. Леголас трёт лоб, в растерянности очередной — последний — раз окидывая долгим, но слепым взором потёртую и тлеющую картину собственного детства, далёкого, как никогда прежде.
— Твои отец и мать сыграли свадьбу здесь, — раздается вдруг голос. Леголас не вздрагивает: чувство чужого, нежеланного и нежданного присутствия отчетливо поскрипывало на периферии сознания сколько уж минут. Он знал, что не один, но едва ли мог представлять, что в этот час компанию ему составит никто иной, как — вездесущий, не иначе, — лорд Келеборн. — Тут, у этого самого озера. Я взял привычку приходить сюда каждый раз, когда оказываюсь в Эрин Гален. Не ожидал встретить тебя.