— Я предпочитаю выходить из положения сам.
— Ладно, не играй в упрямца! Наберись смелости сказать, что я тебе не нравлюсь...
Икер посмотрел девушке прямо в глаза.
— Вы мне не нравитесь.
— Ты любишь рисковать, Икер. Ты на самом деле не знаешь, кто я?
— Кем бы вы ни были, я отказываюсь от ваших щедрот.
— Твое сердце уже занято?
— Это касается только меня.
— Позабудь ее! Как она может равняться с дочерью Джехути, правителя провинции Зайца! Мы с сестрами выбираем мужчин, с которыми получаем удовольствие. Ты — один из этих счастливых избранников.
Она начала медленно спускать со своего плеча бретель туники.
— Немедленно выйдите! — потребовал Икер.
— Не унижай меня, ты за это дорого заплатишь!
— Прекратите эту недостойную игру и оставьте меня в покое.
— Это твое последнее слово?
— Вы меня прекрасно поняли.
Она поправила бретель, метнула в сторону ученика писца ненавидящий взгляд. Икер поднял с пола два блюда.
— Не забудьте то, что принесли.
— Ты последние часы доживаешь в этой провинции, маленький наглец!
Задав корма своему ослу, Икер отправился в столовую. Только с последней ложкой похлебки он почувствовал, что вкус ее изменился. Он выпил немного воды, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, но результат получился прямо противоположный. Вода показалась Икеру непригодной для питья.
Ученик писца хотел поговорить с поваром, но тот куда-то исчез.
И вдруг в глазах у него потемнело. Голова кружилась так сильно, что Икер рухнул и не смог больше подняться.
Его взгляд заволокло туманом, но все же он сумел различить силуэты трех дочерей Джехути.
Младшая наклонилась над своей жертвой.
— Не бойся, ты не умрешь от яда. Мы приказали дать тебе простое снотворное, чтобы ты оказался в нашей власти. Теперь тебе дадут финикового спирта, много спирта. Твоя одежда и кожа пропитаются им. И когда работники придут в столовую, они обнаружат здесь совершенно пьяного писаку. Не правда ли, забавно?
Икер попытался протестовать, но непослушные слова путались, переплетаясь друг с другом.
— Спи крепко, маленький наглец, который посмел оттолкнуть нас! Когда ты проснешься, мы будем отомщены. А ты погибнешь.
— Ты похож на вывернутый руль, — сказал Икеру генерал Сепи. — Ты похож на храм без бога, на пустой дом! Можно научить танцевать обезьяну, выдрессировать собаку, можно даже поймать птицу за крыло, но тебя... как тебя воспитать? Твое сердце мятежно, а уши глухи! Ты, ученик моего класса, напился и напился в одежде писца!
— Я стал жертвой заговора, — объявил обвиняемый, чей разум был еще затуманен.
Гнев генерала, по всей вероятности, стал утихать.
— И кто эти заговорщики?
— Люди, которые воспользовались моей доверчивостью.
— Назови их!
— Я один виноват, я не должен быть так доверчив. В мою еду добавили одурманивающие вещества и насильно опоили.
— Кто эти люди?
— Если я вам назову их, вы мне не поверите. А если вы мне поверите, вы ничего не сможете сделать, чтобы наказать виновных. Их единственной целью было опозорить меня в ваших глазах. Чего же заслуживает ученик писца, которого признали пьяницей, как не изгнания из вашей школы и даже из провинции, где вы его приютили?
— Но факты есть факты, Икер. И твои объяснения слишком туманны, чтобы им можно было верить. Если ты хочешь доказать свою невиновность, нужно указать на своих недругов и устроить вам очную ставку.
— Она ни к чему не приведет, генерал.
— Значит, мое решение может изменить только знак из иного, высшего мира.
Сепи позвал двух солдат, которые должны были отвести Икера на южную границу провинции Зайца. Учителю было жаль расставаться со своим лучшим учеником, но проступок был слишком серьезным.
— Вон там, мой генерал, смотрите! — воскликнул военный, отступая.
В комнату только что проник хамелеон с белым животом. Он поднял на Сепи свой странный взгляд, но тот немедленно произнес успокаивающее заклинание. После короткой нерешительной паузы животное покинуло комнату.
— Хамелеон — это одно из воплощений Анубиса, — сказал Икеру генерал. — Кажется, ты пользуешься необыкновенным покровительством небесных сил.
— Вы... вы не вышлете меня?
— У кого безумие зайдет так далеко, что он осмелится пренебречь вмешательством Анубиса?
— Вы верите, генерал, что когда-нибудь я буду принадлежать Золотому Кругу Абидоса?
Сепи остолбенел. Икеру показалось, что он видит перед собой статую, глаза которой смотрели на него вопрошающе.
— Кто рассказал тебе об этом Круге?
— Это больше, чем просто поэтическое выражение, не так ли?
— Отвечай на мой вопрос.
— Один садовник. Наши пути пересеклись, а потом разошлись.
— Поэты умеют заставить нас мечтать, мой мальчик. Но ты работаешь для того, чтобы стать писцом и заниматься реальностью.
37
Перед Джехути, утопавшем в своем кресле с высокой спинкой, его три дочери не могли найти себе места от нетерпения.
— Можно, наконец, с тобой поговорить? — спросила старшая.
— Минуточку, я закончу работать с делом.
Правитель провинции неспешно свернул длинный папирус.
— Что с вами, мои сладкие?
— Отец, мы возмущены и обращаемся к нашему высшему судье!
— Ты хочешь сказать, к богине Маат?
— Нет, к тебе! Чудовищные дела только что произошли на твоей территории, а виновник остался ненаказанным.
Джехути, казалось, был поражен.
— Это действительно очень серьезно. И что вы об этом еще знаете?
Младшая дочь немедленно вступила в разговор.
— Ученик писца Икер украл финиковый спирт и напился. Это возмутительно и неслыханно! А этим утром мы видели, как этот негодяй снова вошел в школу генерала Сепи, как ни в чем не бывало! Ты должен тотчас же вмешаться, отец, и выгнать этого Икера из нашей провинции.
Джехути посмотрел на дочерей серьезным взглядом, к которому примешивался оттенок иронии.
— Успокойтесь, мои сладкие, я выведу это дело на чистую воду.
— Что... что ты хочешь сказать?
— Этот несчастный юноша стал жертвой недоброжелателей, но покровительство бога Анубиса, явившегося в виде хамелеона, позволило нам понять, что он говорил правду.
— Он обвинил кого-нибудь? — испуганно спросила старшая дочь.
— Нет, и это — дополнительное свидетельство его благородства. Есть ли у тебя и твоих сестер какие-нибудь подозрения?
— У нас? Но как же... Нет, конечно, нет!
— Я так и думал. Знайте, что я рассматриваю Икера как будущего писца высокого ранга и что больше я не допущу никаких на него нападений. Кто бы ни был злоумышленник, он будет сурово наказан. Мы хорошо поняли друг друга, мои сладкие?
Три дочери Джехути утвердительно кивнули и вышли из кабинета, куда тотчас же вошел очень худой человек с кожаной сумкой, которая казалась слишком тяжелой для его слабой конституции.
— А-а, доктор Гуа! Я вас жду уже довольно давно.
— Ну да, вы — правитель этой провинции, — нисколько не смутившись, ворчливо возразил врач, — но мне приходится лечить не только вас. Из-за всех этих приступов ревматизма, отитов и язв я не знаю уже, куда деваться. Можно подумать, что сегодня утром дали себя знать все болезни! Нужно бы, чтобы мои молодые коллеги были более компетентными и вкладывали больше усердия в свое дело... Что вас беспокоит сегодня?
— Плохое пищеварение и...
— Наслышан, наслышан... Вы едите слишком много, пьете слишком много, работаете слишком много и спите недостаточно. И, кроме того, у вас возраст, с которым вы отказываетесь смириться. Перед лицом такого упорства медицина бессильна. Бесполезно надеяться, что вы измените своим привычкам. Вы — худший из моих пациентов, но я все же обязан вас лечить.
Каждая консультация начиналась примерно теми же словами. Джехути воздерживался от возражений доктору Гуа, лечение которого было всегда на такой же высоте, что и диагностика.
Из своего мешочка он вынул сосуд в форме человека, который поставил одно колено на землю, а на плече, поддерживая ее левой рукой, держал ночную вазу. Сосуд был подписан рукой врача: «Я устал все сносить».