Процессия, возглавляемая тамплиерами, папой, аббатом Сугерием, монахами и королем с королевой, двинулась из храма. Огромная толпа, запрудившая площадь перед собором, громко и слаженно твердила:
- Так хочет Господь! Так хочет Господь! Так хочет Господь!
Новоиспеченный рыцарь Анри Анжуйский Плантажене двигался следом за королевой, пользуясь ее благосклонным, хотя и немножечко шутливым вниманием. На голове его колыхался пышный букет дрока, закрепленный на шлеме, кольчуга радовала своей тяжестью и мерным звоном, меч, которым его только что опоясали, весело стукался об икру левой ноги. Тень Годфруа Буйонского витала где-то вверху впереди, и Анри почти видел ее светлое сияние. Счастливые слезы струились по щекам четырнадцатилетнего юноши, и, стараясь успокоить рыдания, Анри твердил громко вместе со всеми:
- Так хочет Господь! Так хочет Господь! Так хочет Господь!
Бернар де Вентадорн, присоединяясь чуть ли не к самому хвосту процессии, где-то вдалеке едва угадывал взглядом корону Людовика и парчовый тюрбан Элеоноры, тоже украшенный короной, только крошечной. Поход еще не начался, а трубадур уже успел натереть себе на пятке мозоль, щеголяя золотыми шпорами, надетыми поверх пигашей. От этого настроение у него было отвратное, и единственная мысль, вертевшаяся в его голове, была: "Какого чорта?!" Ревущая толпа раздражала его, он с недоумением заглядывал в разгоряченные, воодушевленные лица и тоскливо вспоминал уютный королевский замок на острове Сите в Париже, У Бернара закружилась голова, когда он представил себе, какой долгий предстоит путь. Но оставаться в Париже было небезопасно, ибо холуи Эблеса могли нагрянуть туда в отсутствие королевы и исполнить наконец, приказ своего господина. Тягостно простонав, Бернар еле слышно проворчал:
- Так хочет Господь...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Предательство - только так расценивал Жан принятие в тамплиеры и отправку в поход Робера. Предательство со стороны друга, со стороны дяди Гийома, предательство со стороны самой судьбы, если угодно. Стоя в церкви перед иконой Божьей Матери, держащей на руках младенца Христа, Жан мысленно спрашивал у них: "Как вы посмели? Почему Робер, а не я? Зачем вы это сделали?" Он решил, что ему ничего не остается, как только отомстить. И причем, всему миру. Он стал грубо обращаться с матерью и сестрой, издеваясь над любым их словом или поступком, всюду подчеркивая, как они глупы. Оглядываясь на свою жизнь, он видел себя несчастнейшим человеком. Разве был у него достойный отец, как у Робера? Разве получил он от своих родителей счастливое детство, как какой-нибудь Анри Анжуйский, родившийся с ним день в день? Нет, ничего этого не было, а значит, мир не заслуживает того, чтобы его любить.
Время от времени Жан продолжал наведываться в Шомон, где веселая смуглянка Алуэтта всегда готова была дать ему то, что приносило радость ей самой, но и она стала безумно раздражать молодого жизорского сеньора, который рассуждал так: "Вот и здесь кому горох, а кому говядина. Робер-то сейчас, небось, с самой Элеонорой развлекается, или с Фрамбуазой, а то и с обеими вместе, или еще с какими-нибудь красотками, а мне - эта невзрачная и неприхотливая дура!" Он был несправедлив к судьбе и даже не догадывался об этом. Во-первых, Алуэтта была вовсе не невзрачная, а очень даже хорошенькая. Во-вторых, насчет неприхотливости тоже ошибка - она уступала далеко не каждому, и имела лишь одного нужного любовника - господина Гийома де Шомона, да двух для души - кузнеца Арно и Жана де Жизора. В-третьих, Робер, тем временем, двигался вместе с войском крестоносцев по пыльным дорогам Восточной Европы и помышлял лишь о том, как бы покрепче выспаться да получше отдохнуть. От Элеоноры он был так же далек, как и когда они с Жаном только строили планы посещения замка Делис. А Фрамбуаза и вовсе сидела себе в Париже. Если бы Жан только знал это!
Прошло лето, наступила осень, за ней - зима. Дядя Гийом помогал племяннику справиться с делами в Жизоре и постепенно Жан становился настоящим хозяином замка и владений. Он не переставал проводить поиски таинственной гробницы, о которой заикнулась перед смертью ведьма Матильда, но покамест его поиски так и не приносили успеха, тайна оставалась тайной, и лишь сознание, что она есть и на ней стоит Жизор, согревало душу. Иной раз, возвращаясь с охоты, Жан подъезжал к старинному гигантскому вязу и любовался им, как олицетворением этой тайны. Но однажды, дело было на Святки, охота была неудачной, а конь сломал ногу, и, очутившись около вяза, Жан внезапно почувствовал сильнейший прилив желчи, дерево показалось ему уродливым и никчемным, как весь мир, в котором приходится влачить существование, и, повернувшись лицом к востоку, сеньор Жизора потряс крепко сжатыми кулаками и воскликнул:
- Чтоб вас всех чорт побрал! Чтоб вас всех сарацины перестреляли! Ненавижу!
В разгар весны в Жизор приехал необычный гость. Назвавшись великим магистром ордена тамплиеров, он потребовал, чтобы Жан отвел его куда-нибудь, где можно было бы поговорить с глазу на глаз. Жан не на шутку перепугался и не повел гостя в ту комнату, где погиб отец, а расположился с ним в одной из каминных комнат южной части замка. Когда был подан ужин, начался разговор. Гость был весьма пожилым человеком угрюмой наружности. Один глаз у него отсутствовал, сухое веко прикрывало пустую глазницу, шрамы бороздили лицо вдоль и поперек.
- Признаться, я не ожидал увидеть хозяином Жизора столь молодого юношу, - сказал он. - Будем знакомы, мое имя Андре де Монбар. Надеюсь, оно вам знакомо.