Сковыряв засохший гной с уголков глаз, он осмотрел комнатку: он не знал где именно находился, но это явно была дешевая забегаловка, мелкий отельчик, вроде тех, в которые обычно водят шлюх на ночь или скрываются от погони в голливудских фильмах. Ничего кроме жесткой пружинной кровати, покрытой пожелтевшим постельным, небольшого умывальника с зеркалом у дверей, табуретки и обшарпанного стола в комнате не было. На окнах занавески, покрытые полустершимися узорами, такие же желтые как постельное.
Он приложил руку к левой стороне груди: сердце остервенело молотилось, грозя проломить грудную клетку с ребрами и вырваться на волю, прочь от такого хозяина. Он провел по небритому подбородку, по лицу, по длинным засалившимся волосам. Он был мерзок. В уголках губ скопились засохшие слюни, в бороде капли застывшей рвоты, ресницы в гнойном инее. На нем были синие затасканные джинсы, давно не видевшие стирки, в пятнах от коньяка и еще бог знает чего, покрытая небольшими дырочками от крошек раскаленного гашиша черная футболка с изображением обложки альбома Pink Floyd «the dark side of the moon». Запястье опоясывал тонкий ремешок черной кожи с круглыми часами, стрелки показывали 10 часов 49 минут. Он пригляделся. Секундная стрелка шла вспять, отсчитывая время назад. Почему–то это его не удивило.
Еще раз, тяжело вздохнув, он подошел к раковине и взглянул в зеркало, где его ждало худощавое, но вместе с тем опухшее лицо постаревшего подростка, волосы блестящими лоскутками спадали на засыпанные пеплом и грязью глаза, губы пересохли и потрескались, напоминая поверхность каменистой пустыни.
Он включил кран, полилась едва теплая вода ржавого цвета, но это не имело для него особого значения – он ополоснул лицо, тщательно промыл глаза, прополоскал рот, заодно вдоволь напившись ржавой водой. Взглянув на себя в зеркало еще раз, он решил побриться. На раковине лежал футляр с опасной бритвой, но попытки открыть его не увенчались успехом, защелку намертво заклинило от ржавчины, основательно покрывшей футляр. Он с силой ударил крышкой об край раковины, и футляр раскрылся, бритва, звонко ударившись об пол, раскрылась, а вместе с ней выпали два мягких куска мяса, шмякнулись на пол и раскатились в разные стороны. Он присмотрелся. Кусочки оставили после себя красный шлейф – по–видимому, это были свежие куски мяса. С кровью. Он наклонился и поднял один из них: это был глаз, человеческий глаз с голубой радужкой, от глаза тянулись нервы и шмотки плоти. Он вздрогнул и оглянулся, только теперь заметив, что в комнате был еще кто–то помимо него. Бросив глаз в раковину, он вернулся к кровати. Спиной к нему лежала обнаженная девушка, настолько худая, что сквозь ее кожу практический просвечивали ребра, а каждый позвонок, казалось, вот–вот прорвет кожу изнутри, оголив трицератопсовый хребет. Взяв девушку за острое плечо, он развернул тело к себе лицом. Девушка была невероятно красива: пухлые чувственные губы, ярко разукрашенные красной помадой, были грубо зашиты черными нитками, неаккуратно заштопанные рваные раны до ушей, имитировавшие улыбку. Глазницы пусты — несомненно, это ее глаза лежали в футляре — под глазницами подтеки из свернувшейся крови образовывали замысловатый узор. Разглядывая девушку, он понимал, что эта картина вызывает в нем восторг. Ничего не вызывало тревоги и отвращения. Это было нормально. Лишь любопытство: он не знал кто она такая и кто он сам такой, где он, почему он тут, что произошло вчера, да и вообще, что было в прошлом, он был абсолютно потерян в пространстве и времени, он не узнавал человека, смотревшего на него из зазеркалья, он не узнавал эту мертвую шлюху, а она явно была шлюхой, но его восхищал ее вид: синие омертвевшие соски маленькой, практически детской груди, худое, остроконечное, бритвенное тело, тонкая побелевшая кожа, аккуратно выбритый лобок, синяки на коленях, шее и руках, рваный улыбающийся рот, макияж из запекшейся крови, под пустыми, бездонными глазницами, спутанные, лохматые волосы. Все в ней было идеально.
Он присел рядом с девушкой, провел кончиками пальцев по остывшему телу, по волосам, после поцеловал девушку в зашитые губы и накрыл простыней. Встал, поднял бритву с пола, ополоснул под краном и срезал спутавшиеся колтуны волос со своей головы, бриться он передумал и, сразу упаковав бритву в футляр, положил в задний карман джинсов. В углу комнаты кучей были сбросаны вещи, порывшись в них и, обнаружив помимо кружевного белья и использованных презервативов черное пальто с огромным капюшоном, накинул его на себя, обулся в тяжелые коричневые ботинки на шнуровке, закутался в капюшон и еще раз огляделся. Улыбнувшись, он направился к двери, отдернул щеколду и вышел в коридор. Наугад пошел налево, и вышел к лестнице, спустившись на первый этаж, прошел мимо мирно спящей за журналом разжиревшей женщины–вахтерши, разложившей свои вторые подбородки вокруг себя словно подушку. Вернувшись к столу вахтерши, он выдвинул ящик опрометчиво не запертой кассы и вытащил несколько купюр разного достоинства, горсть разноцветной мелочи и скинул это все в карман пальто, направившись к выходу.
Улица ослепила его утренним светом, еще одна светозвуковая граната оглушила его на мгновение. Часы показывали 10.13, он был в каком–то порту, кругом сновали мужики в рабочей форме, таскали тюки и ящики, неподалеку пришвартовались несколько судов, еще чуть поодаль рабочая техника погружала на баржу древесину. Значит, он был в портовой забегаловке с портовой шлюхой. Он снова улыбнулся. Поглубже спрятавшись в капюшон от солнца и людских взглядов он опять наугад повернул налево, перебирая в кармане мелочь из отеля. Он вынул одну из монет и, подбросив ее, поймал, бросил на тыльную сторону ладони: это был американский юбилейный четвертак с девизом штата Нью–Хэмпшир: «живи свободно или умри». Он нахмурился и продолжил шествие.
Завидев вдали старый, заброшенный маяк он почему–то ясно осознал, что ему нужно туда: его просто рвануло туда какой–то неведомой силой, словно кто–то дернул его за плечо, зазывая прогуляться вместе. Он ускорил шаг, хотя ноги были ватные и плохо слушались хозяина.
Он шел вдоль берега, а ему навстречу стремительно ползла змея из человеческих лиц и плеч, его то и дело пихали и толкали, бросая в след оскорбления и ругательства, на что он лишь глубже погружал шею в плечи, прячась в капюшон, и до боли сжимал мелочь в кармане, оставляя кровавые рубцы от впившихся в ладони монет.
Пройдя практически весь порт, он свернул на небольшую тропинку, ведущую сквозь скудный лесок прямиком к маяку. Это был старый маяк с заколоченными окнами, покрашенный в красно–белую полоску, кирпичный, местами обвалившийся и потерявший цвет, весь искрашенный городской живописью: тегами, абстрактными рисунками, похабщиной, именами бывших тут подростков.
В затылке рванул детонатор, и боль разлилась по всему телу, он сжался и согнулся пополам, его откинуло в сторону, к дереву справа от него. Он ухватился одной рукой за ствол, второй держась за живот. Между глоткой и сердцем проснулся непрожеванный крик и стал плясать на братских могилах. Его мутило, все тело сводило одной большой судорогой, нос заложило, а из глаз потекли слезы. Кислые слюни наполнили рот в предвкушении рвоты. Он сплюнул на землю, жадно впитавшую его слюну. Потом еще раз. И еще. Из его глотки на землю хлынула волна красно–желтой жидкости, утренний коньяк все–таки вырвался наружу. Он сплюнул остатки склизкого сока. Вытер слезы, глубоко вздохнул несколько раз, от чего у него закружилась голова. Придя в себя, он продолжил подниматься по тропинке сквозь лесочек.