Мы вспоминали эти и еще многие другие истории из нашей волшебной, светлой, беспечной и бесконечно счастливой юности, а тем временем волна баклосановой гармонии и теплоты начала разливаться по нашим мышцам, я испытывал легкое приятное головокружение и беспомощную усталость, изнеженность каждой мышцы, словно после усердной и плотной тренировки в зале. На языке крутились слова, в голове мысли, я оглядывался по сторонам и мне все нравилось, я глядел на серые бетонные девятиэтажки, окружавшие двор по периметру и восхищался ими. Заваленные хламом балконы, это был не просто хлам – хлам человеческих жизней и судеб, каждые ссаные алюминиевые санки, каждая покрышка, советские потрескавшиеся лыжи, пустые коробки из–под техники, комоды и тумбы, наполненные всяким шлаком – все это несло в себе истории, некие частные экзистенции, складывающиеся в один общие экзистенциальный поток, все это дерьмо на балконах, сваливалось с бытом в квартирах, соединяясь воедино с людьми, индивидами, живущими внутри, обволакиваясь бетонной плацентой здания, формируя общую экзистенциальную утробу, наполненную жизнью, суетой, существованием, выживанием, эмоциями, историями, судьбами и прочей хуетой. Меня это восхищало. Я поделился этим с Тором, он посмеялся.
Уют внутри меня был настолько теплым, гармоничным и безбрежным, что выливался наружу и обволакивал тонкой пеленой благоговения все вокруг. Похмелье развеялось, а ненависть к людям поугасла, лишь легкая тошнота напоминала о том, что все это – лишь следствие отравления организма миорелаксантом.
Мы решили прогуляться до его дома. Движение доставляло удовольствие в совокупности с легким подташниванием. По дороге мы забрели в универсам и купили 5 полторашек крепкого пива, проникнувшись ностальгией по старым добрым запоечным временам.
Мы брели по узкой улочке с разбитым асфальтом, а навстречу нам текло стадообразное желе из людей. Происходящее вокруг представлялось мне неким квестом что ли, проходящие мимо люди выглядели, словно персонажи какой–то странной игры: вот семейка за руку переходят дорогу, сегодня хорошая погода, и они видимо решили вывести своих 7–8 летних личинок на прогулку, толстый отец с потным лбом, дети кричат «Мама, а почему папа в куртке», мама молчит, ведь знает, что отец одел свою любимую куртку — куртку для «выхода в город», парадную так сказать, он очень ею дорожит и потому не снимает, считая, что в ней он выглядит презентабельно, несмотря на то, что куртка скорее зимняя и для майских прогулок непредназначенная, он очень разозлится, если мать этого не оценит. Девчушка вся в черных одеяниях, начинающая неформалка, у нее еще плохо со стилем, из левого рукава торчат края бинтовой повязки — скорее всего, пыталась вскрыть вены, вернее покромсать слегка кожу в тех местах, где вены проступают, вероятно, из–за расставания с 15–16 летним обсосом в футболке слипкнот или металлика или из–за ссоры с родителями, и она, скорее всего, намеренно слегка подкатала рукава, чтобы бинт был виден — этакий напульсник, показатель богатого внутреннего мира, отчуждения, готишности. Вот бабуля скачет вокруг прохожих с горстью мелочи, с просьбой разменять железные десятки на бумажные, каждому пытаясь объяснить, что ей срочно необходимо положить деньги на телефон, а «шайтан–коробка» ни в какую не желает принимать железные, она сыпет христианско–плебейскими фразами вроде «Господа ради выручите старушку», она очень улыбчива и мила, но не вызывает у меня ничего, кроме жуткой агрессии; чуть поодаль молодые люди пытаются оккупировать магазин сотовых телефонов — безвкусно одетые юноши с плохими прическами и пристрастием к алкогольным напиткам имеют странную привычку: посещать салоны сотовой связи и бродить среди витрин с банкой пива в руке, пытаясь выказать осведомленность в сфере мобильной техники, напрягая тем самым щуплых мальчиков–продавцов, в обвисших рубашках и плохо выглаженных брюках (корпоративный стиль).
И вот среди всей этой социальной какофонии бредем мы — аптечные ковбои российской провинции, в наших карманах рецептурные миорелаксанты, в пакете дешевое пиво, в нашах головах тотальная разруха и грязь, перемешавшаяся с околофилософскими изысками, хаотичным набором запомнившихся идей из не менее хаотичного списка прочитанных книг, мы мним себя элитой среди грязи, наверное, или грязью среди элиты, самородками среди выродков или выродками среди самородков. Как–то так.
Мы сливаемся с потоком персонажей, обсуждая на ходу старые грибные трипы и походы на свалку за цветметом, пикники с вареными яйцами и картошкой запеченной в костре на закуску к той самой пресловутой водке, дружеские драки, беспробудное подростковое пьянство.
Мы направлялись к его обители — что–то вроде спального района нашего захолустья, девятиэтажки, с квартирами, заселенными в основном стариками и молодыми семьями с детьми. Тор снимал там однушку с двумя педовками–студентками, сам спал на кухне, а дамы в комнате на раскладном диване, хотя сдается мне, что с таким соседом они зачастую спали в складчину, где попало. Дам я этих пару раз видел — типичные хуевые студентки, еле как прошедшие со своими баллами в подзалупные вузы на бюджет, получавшие вышку ради вышки, потому что мама сказала «без высшего образования сейчас никуда», живущие кое–как на подработки промоутером, мамины подачки и материальную помощь института, просаживающие свои деньги на огульную жизнь, ворующие шмотки в бенетоннах, экстрах и «твое», кайфожорки и малолетние алкоголички.
Опустив подробности (которых итак было предостаточно), мы окажемся в квартире: прихожая в песке и куче пар туфлей (очевидно, спизженных из центробуви), скрипучие половицы, создававшие впечатление сигнализации с датчиками движения — сделал шаг: получил громогласный звук; не менее скрипучий диван, затертый ковер на полу, покрытый легким налетом крошек пищи, пеплом сигарет, а также украшенный пустыми пачками чипсов и бутылками из–под минералки и колы, стол с ноутбуком, два советских раскачанных стула, стремный шкаф весь в отпечатках пальцев и разводах, с кучей ворованного тряпья внутри.
На кухне тотальный пиздец: разруха, горы немытой посуды, три черных пакета мусора, забитых до отказа, плита в жире, нагаре и обуглившихся кусках картошки(?), холодильник «свияга» (есть вероятность, что его размораживали последний раз еще до прихода Бориса Ельцина к власти), кругом срач и тотальный коллапс, крошки, пустые банки, бутылки, этикетки, упаковки. У них своя атмосфера, как раз по мне.
Дамы приветствовали гостей улыбками и ожиданием ништяков, завидев пакеты, они недвусмысленно остановили свой взгляд на них. Тор побеседовал с дамами на предмет планов на вечер, в итоге мы оказались в их комнате, растолкали пиво в промежутки между мусором на полу, пили с горла, дамы угощались противоядием от действительности в количестве 3 таблетки на персону. Мы обсуждали последние новости города, спорили, улыбались, слушали музыку (Тор предпочел фоном (sic!) спидкор и брэйкор, пояснив это тем, что таблетки любят активную, быструю музыку). Мы выпивали, вспоминали всякие занятные подробности своих никчемных жизней, обсуждали планы на будущее, говорили о музыке, фильмах, книгах, философии, пьянстве, сексе. Мы были почти людьми, мы проводили совместный досуг, культурный отдых, мы вели себя так, словно мы вполне нормальные, ведь этим вечером у нас было оправдание для того чтобы быть самими собой и вести себя так, как нам хочется — у нас был миорелаксант центрального действия и алкогольные напитки.
Мышцы начало потягивать, какой–то приятной болью, схожей с той, с которой я просыпался после смены, работая грузчиком, или на утро после внезапно возникшего энтузиазма (да–да у меня бывает такое) и тяги к занятиям спортом. Я тогда подумал, что я — каучуковая жвачка для рук, а потому решил размяться и слезть с дивана.
Я подошел к окну и свесил туловище вниз, увидев наитипичнейший двор из тех, что я пытался описывать ранее: сломанные домофоны, обоссаные песочницы, в которых играли детишки, разукрашенные дешевой облупившейся краской детские площадки, молодые люди на скамейках, ведущие светские беседы, закинув ногу на ногу, девятиэтажки напротив — такие огромные и величественные, как мне тогда казалось. Хотя мне тогда все казалось как минимум приемлемым, что для человека, привыкшего исходить желчью направо и налево, мягко говоря, необычно. Я смотрел на эти убогие девятиэтажки и думал о том, что это все творение рук человеческих, о том, как здорово, что есть такая штука как цивилизация (Данилевский со Шпенглером в этот момент ворочались в котлах сатаны), о том, каких высот достигло человечество, раз может возводить такие огромные бетонные параллелепипеды с окнами и дверями, отоплением, водопроводом, газом, электричеством и даже! интернетом! Это ведь чудо — думал я — человек — это чудо из чудес, и впрямь венец творения, и не стоит сюда приплетать колонии муравьев или термитов или пчелиные соты, это кардинально разные вещи, думал я. Я думал позитивно, настолько позитивно, что где–то внутри меня нарастал бунт, орды духовной оппозиции проводили марши несогласных, кричали в рупоры о ничтожности человечества и духовной гибели цивилизации. Но внутриличностный митинг был подавлен.