И разговор тут не зря зашел о ссыкливой сущности — не успел я приземлить свои тощие ляжки на мягкое кресло в зале ожидания кинотеатра, как увидел свою уже бывшую благоверную напротив. Я нервно сглотнул, хотя вернее будет сказать, что я имитировал глоток пересохшей глоткой. Она сидела в компании некого сударя, по всей видимости, ее нового избранника, перехватившего эстафетную палочку терпилы и мазохиста этих прокрустовых отношений. Дама таки времени зря не теряла, и я всегда знал об этой ее отличительной особенности — мстительности и взбалмошности.
Казалось бы, все так просто, в таких ситуациях необходимо включать самца, тумблер «режим альфа» задрать вверх и «go on», показывать, у кого тут самый короткий член. Однако Создатель, при проектировании лохмотьев моей душонки несколько просчитался, быть может, пошутил или был с похмелья и просто забыл, не суть, в общем, не было во мне этого модного тумблера решительности и напористости, зато был коротящий разъем мнительности и нерешительности. И вот как раз таки в этот момент он яростно закоротил, засверкал искрами боязни. В свет прожекторов вышла моя ссыкливая сущность, чтобы сыграть свою трагическую роль.
Я, опасаясь как бы меня не заметили раньше времени, стал проигрывать в голове все возможные варианты развития событий, я смерил взглядом моего возможного оппонента, прикинул в голове рост–вес, представил комплекцию, взглянул в лицо, попытался охарактеризовать личность паренька, но не смог — больно типичный, больно стандартный. Слегка волосат, в меру, слегка зауженные джинсы, в меру, не до колгот, который порой натягиваю я, слегка модная куртка, так, чтобы и не сильно выделяться, но при этом и выглядеть довольно прилично и стильно, кроссовки из скейт–шопа, тоже неброские и довольно обычные, но как бы говорящие о принадлежности индивида к модным молодежным течениям, о его осведомленности в тренадах нынешнего поколения. Я анализировал и сканировал, представлял свой подход, представлял, что скажу и что отвечу, думал куда ударю и в какой момент, да так, чтобы в итоге не оказаться на полу с выстегнутыми зубами. Представлял также и напряженную беседу с пассией, возможные ее фразы, возможные мои ответы, возможные претензии обеих сторон, любопытно было и то, за кого же она заступиться, случись сейчас потасовка, что будет кричать и кого поддерживать. Я анализировал, анализировал, анализировал. Но выстраивая все новые и новые проекты и прогнозы, я все больше боялся, ссыкливая сущность росла, как злокачественная опухоль, пульсировала и истекала собственными соками.
Тут стоит заметить, что каждый раз, когда я заводил более–менее серьезные отношения с той или иной особью противоположного пола, я отмечал трех предвестников конца, так сказать, трех всадников апокалипсиса отношений, если можно так выразиться. Если попробовать изложить их вкратце — это всеми любимая фраза «я тебя люблю», местоимение «мы» и общие даты, они же годовщины. Наверняка, следует прояснить ситуацию, предоставив подробную аналитическую записку на каждый из выше обозначенных пунктов.
Начну, пожалуй, с самого банального пункта, а именно со слов «Я тебя люблю». Практически все отношения строятся поначалу на неком подобии симпатии, каком–никаком общении, родстве интересов, ёбле и прочих плотских инстинктах и социальных потребностях. Однако со временем один из партнеров (независимо от половой принадлежности) изрекает эту всеми любимую фразу. Происходит это чаще всего на пике эмоциональной бури, например, после секса (или во время его), в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, романтического настроения, в конце концов. В общем, в моменты эйфорического и аффективного прилива нежности, тепла, комфорта и душевного уюта, в моменты, когда потенциальный раб отношений внезапно для себя осознает, насколько ему комфортно в кандалах, насколько близок ему очаг галер близости и духовного сплетения с его пассией. В эти вот моменты, краткосрочные моменты безумия, индивид чаще всего и изрекает впервые эту эпохальную, культовую и роковую фразу, несомненно, влекущую за собой коллапс и трагедию. И никак иначе. В эти мгновения пассия влюбленца чаще всего слегка негодует и скорее всего отвечает нечто вроде «я тебя тоже», возможно «на отъебись», хотя вполне вероятно и с некой долей искренности, будучи объятым(ой) тем же облаком влюблённости и ласковым тленом безумия. Вот с этого момента и начинаются беды. Ведь обычно, даже по сути и не будучи влюбленными, обреченные, изрекая эту трехсловную околесицу, уверовывают в нее сами, убеждают себя, в искренности своего порыва, сами себе вбивают в голову, в и без того уязвимую и хрупкую подкорку своего сознания, миф любви и вечной эйфории двух начал, двух взаимодополняющих душ, или, как это принято говорить на отечественной эстраде и в статусах страниц социальных сетей, двух половинок одного целого. Все как в песне – «А где–то есть моя, любовь сердечная, неповторимая, вечная, вечная!». Большинство человеческих единиц очень подвержено самовнушению. И вот. Произнеся эту фразу единожды, они начинают повторять ее вновь. И вновь. И вновь. Поначалу робко и неуверенно. Редко, слегка запинаясь и сомневаясь, будто бы осколки разума еще не до конца погибли в этой пылающей Помпее чувств, инстинктов и всякой прочей такой несуразной похоти. Чаще всего у этой фразы лишь один инициатор, так сказать «человек–катализатор соплей» (и не обязательно – девушка, встречаются ведь и ранимые и чуткие юноши, готовые к жесткому фемдому, к разыгрыванию спектаклей по сценариям Барона Фон Захер Мазоха, готовые осыпать любимую лепестками роз и купать в ванной из шампанского/ягуара/блейзера/жигулевского (нужное подчеркнуть) только лишь за то, что данная особа снизошла до его невзрачной персоны, одарила его вниманием и, быть может, плотскими ласками. Такие юноши встречаются сплошь и рядом, обычно их принято называть романтиками). Этот «человек–катализатор соплей» обычно сперва несколько односторонне выражает свою признательность за внимание, получая на свое «я тебя люблю» либо робкие улыбки, либо то самое «я тебя тоже, только отъебись». Однако «человек–катализатор» рано или поздно начнет требовать взаимности, ведь никто не хочет страдать от неразделенной любви, все хотят двухсторонних, взаимодополняющих отношений. И тогда, путем нехитрых манипуляций человек–катализатор катализирует все больше и больше соплей, тем самым привязывая несчастную пассию к своей особе и вот уже и вторая половинка верит в непоколебимость и вечность их священных чувств. Вот так рождается любовь. И вот уже оба обреченных как заведенные повторяют эту мантру погибели «я тебя люблю». Как я уже говорил – сперва редко и неуверенно, а затем все чаще и напористее, будто бы вера их с каждым повторением все крепнет и поднимается на новый уровень, будто бы мантра, написанная на стене в социальной сети делает их чувства все бездонее и глубже, глубже глотки Аннет Шварц или Саши Грей. Но в этом алгоритме повторения мантр можно проследить одну особенность – некую закономерность. Слова эти тождественны обратной параболе или одному витку синусоиды какой–нибудь – ведь сперва они растут, тянутся верх, заявления все громче, слова все чаще, сопли все гуще. И вот однажды они достигают своего пика, своей точки максимума, а затем по той же траектории движутся вниз. И уши обреченных все реже слышат уже вроде бы столь любимые, но настолько приевшиеся и набившие оскомину слова, и это их разочаровывает, дымка мифа, созданного ими же, рассеивается. И тут уже в дело вступает тот, кто сильнее уверовал в эту легенду, в этот сказ о любви до гроба и страсти безумной и дикой навечно и навсегда, со смертью в один день и общим бытом без бытовухи. Срывается, так сказать, следующая печать апокалипсиса отношений и ангелы трубят в очередной раз. Тот, что уверовал сильнее, назовем его человек–лемминг (человек–катализатор и человек–лемминг могут быть одним и тем же человеком) начинает негодовать по поводу спада функции, его не устраивает консистенция соплей, он, словно эксперт передачи контрольная закупка, сравнивает свои отношения в данный момент с отношениями своими же в более ранних контрольных точках, с чужими воспоминаниями и с неким идеалом отношений вообще и приходит к плачевному выводу. Слова о любви произносятся реже, а значит любовь гибнет, и тогда он изрекает еще одну не менее эпохальную и культовую фразу «Ты все реже говоришь, что любишь меня!» или, что звучит еще более трагично – «Ты меня не любишь/разлюбил(а)!». Эти фразы влекут у второй стороны конфликта (а это уже не отношения – это конфликт, внутриличностный и межличностный) нервозность, сомнения, страхи, опасения и тревоги. Это обвинение. А оно пугает, никто не хочет быть обвиняемым, неприятно сидеть на скамье подсудимых. И на помощь приходят различные отмазки, защитные механизмы, старое доброе «отъебись» и прочие попытки сохранить былую пылкость и страсть. Однако обреченные уже обречены на поражение. Можно было бы привести ряд сравнений нелепых, например – бисквитный торт, который по началу сытен, вкусен и невероятно насыщен, но после третьего куска – ты уже блюешь и смотреть на это кремо–бисквитное безумие не можешь. Или сравнить с плотно сидящей на ноге кроссовкой, которая сперва создает иллюзию комфорта и надежного облегания стопы, а потом натирает пару–тройку кровоточащих мозолей и вот ты уже хромоногое ничтожество, а не красавец в модных лаптях. И с фразой этой так же, сперва ее присутствие создает некую бисквитность, придает вкус, дарит комфорт и иллюзию уверенности, а затем провоцирует тошноту и раздирает тебе голову до крови, превращая тебя в немощного, отравленного бисквитом хромоногого калеку эмоций и чувств. Фраза–иллюзия. Фраза–наебалово.