Итак, задача выполнена на две трети.
Я уселся за компьютер поудобнее, проверил почтовый ящик: служба доставки Озона сообщила, что новое издание Песни Мальдорора Лотреамона уже отправлено в мой город и прибудет через 5–7 дней; информация о состоянии файла на айфолдере, спам, спам, спам. Ничего интересного. Я открыл несколько вкладок с социальными сетями, заявки, сообщения с приветами, лайки — если судить обо мне по моим страницам и аккаунтам в социальных сетях, можно вполне предположить, что я живу полной, довольно насыщенной жизнью, богатой на коммуникации и знакомства, пользуюсь популярностью у противоположного пола и уважаем в кругу сверстников. Забавная иллюзия. Социальные сети всегда привлекали меня возможностью создать образ, радикально отличный от реального.
Я удалил, не читая, пару гневных сообщений, затем точно так же удалил пару «приветов» от малознакомых или знакомых знакомых. Ответил утвердительно на приглашение «культурно развлечься», листнул новостную ленту, поставил пару–тройку лайков под аватарками более–менее удобоваримых персонажей и еще пару под показавшимися мне интересными постами. Сделал пару репостов, пролистал сотни бессмысленных чужих репостов с бесконечных подписок, сообществ и прочего интернет–скама, все прямо по Паланику: «Ссылка на ссылку к ссылке. Главный вопрос, который теперь задают себе люди, это не «В чем смысл существования?» Главный вопрос — это «Откуда эта цитата?»". Откуда эта Цитата?
Интернет незаметно своровал пол часа моей жизни и вот я снова, зажав ноздри большим и указательным пальцами левой руки, правой рукой поднес ко рту кружку до половины наполненную терасилом д. Еще рывок, три больших глотка сиропчатой трясины, запитой последними каплями грейпфрутового сока, и вот, все что мне осталось делать, так это прилечь в ожидании трипа, создав всю необходимую атмосферу.
Я включил винамп, залил в плейлист альбом посредственного пост–рок ансамбля для разогрева, парочка дарк–эмбиентовых альбомов, атмосферного блэка, немного дрона, затем депрессивно–суицидального блек–метала и призефиренного пост–блэка на десерт. Музыкальное сопровождение для путешествия на дно сознания было готово — отличный саундтрек для диссоциатив–роуд–муви.
Я выключил свет, запустил кислотные плагины в винампе и включил медитативную «лавовую лампу», парафин в которой как раз должен был расплавиться и начать циркулировать забавными цветными шариками к началу трипа. Я был в полной готовности. Ритуал был исполнен в точности как надо (где–то я читал, что появление ритуальности и разного рода традиций перед употреблением психоактивных веществ – ни что иное, как признак серьезной зависимости, но не важно). Я лег и уставился в потолок в ожидании.
Слегка кружило голову, я едва слышал телевизор и разговоры в соседней комнате, лишь дронирующие космические ноты из колонок. Картинка слегка искажалась, мне хотелось спать, вместе с тем под кожей разливалось приятное тепло и расслабленность, в то время как по самой коже поползли чесоточные клопы, они всегда появляются на пороге вхождения, главное перетерпеть чесотку и не акцентировать на ней внимание, иначе есть огромные шансы проснуться на утро с расчесанной в кровь кожей и каростами по всему телу. Я терпел, время от времени непроизвольно подергивая конечности от нестерпимой щекотки. Ощущение прошло и мне стало слегка холодно, я плотнее укутался в одеяло. Холод не отступал. Я закрыл глаза, все кружилось. Я открыл глаза, я забыл холодно мне или жарко, но к тому моменту мне уже было наплевать. Играл темный обволакивающий эмбиент и я завернулся в него.
5.2. Дом. Милый Дхм.
Я закрываю глаза и вижу насекомых: анорексичные богомолы, черные, человекоподобные, с тонкими вытяннутыми тельцами, сухими лапками, огромными пустыми глазами и длинными острыми пальцами, они хаотично перепеолзают внутри меня, их очень много, они просто кишат один на другом. Моя голова похожа на изолированный бокс нарко–диспансера, где заядлые марафонщики переламываются и прогорают на кумарах, вот они — мои внутренние наркоманы, они сгорбленные и высохшие, еле шевелящиеся, переваливающиеся с одного тела на другое, немощно падающие и поднимающиеся вновь, хватающие друг друга за конечности, роняя всех по принципу домино. Под их глазами — синяки. Все их тело — синяк. Внутри моей головы один огромный хаотично движущийся синяк, полный боли и немощи, истощения и слабости. Они скребут своими тоненькими, острыми стилетами пальцев внутреннюю сторону моей черепной коробки, я чувствую, как они раздирают все в приступах агонии, я хочу расчесать свою голову, разодрать ее и достать всех их, вычистить, закапать в глазные яблоки уксусной кислоты или хлорки. Я слышу их шепот и шорох, чувствую массивные удары в висках, раздирающую боль внутри лба и глазных яблок. Им просто страшно. Они — это я. Они — это концентрированный страх. Я — это концентрированный страх. Мы боимся. Не чего–то конкретного. Просто боимся. Вся наша суть — страх. Страх и бессилие. Каждый из черных богомолов — это я.
Я открываю глаза и вижу кружащийся потолок комнаты. Меня тошнит. Я вновь закрываю глаза и больше ничего не вижу, только глубокую вращающуюся пустоту, насекомых больше нет, я просто проваливаюсь в бездну, не имеющую дна. Я проваливаюсь в бездну, а бездна проваливается в меня. И ничего больше нет, мир словно разложился на мельчайшие частицы. Я разложился на мельчайшие частицы. Нет ни мира, ни меня, только пустота. Как в том моем сне, где солнце гаснет и все погибает. Я все уничтожил, тремя банками гликодина. Или нет. Постой. Там было две банки гликодина и один терасил д. Не суть. Я шел по улице вдоль гирлянд вечерних фонарей, празднично мигали датчики сигнализаций в автомобилях, хаотично припаркованных возле подъездов. Я брел, заглядывая в окна этих оцинкованных гробов на колесах, пока мое тело покоилось дома с закрытыми глазами. Я проходил мимо нетрезвых девочек и мальчиков, припоминая текст песни Егора Летова:
Мотив все играл и играл в голове, стеной шума окружая меня. Слова вертелись на языке и щекотали глотку, копошились гельминтами в мозгу между извилинами.
Насколько же нужно быть оптимистичным человеком, чтобы написать такое. Я даже и не рассчитываю скоро умереть, а так хотелось бы. Мои анорексичные богомолы просятся наружу, но мне предстоят еще тысячи и тысячи экзистенциальных страхов и мучений, ямы и овраги, провалы и падения, я буду падать, даже никуда не поднявшись, с одного дна на другое, расшибаться и снова падать, расшибаться и вновь об дно. Какое там «скоро умру», еще совсем не скоро. Еще столько глубин отчуждения нужно покорить, кто, если не я. Кому–то надо.
Я снова был в своей комнате, надпись на моем потолке вращалась в вальсе, я танцевал с ней. Раз–два–три–раз–два–три. Интересно, этим вечером я захлебнусь в своей рвоте, до тошноты вымотав свой вестибулярный аппарат плясками со стихами. Я люблю писать о танцах, о макабрах всяких, о вальсах, о рвоте, о смерти.
Я зажимаю почти пустую пасту от шариковой ручки указательным и большим пальцем. Она больно впивается, вжимается в кожу, оставляя следы. Я начинают выводить на обоях строчки, одну за другой. Какие–то глупости, старые наброски. Все в один котел теперь.