Вся эта потерянность, отсутствие коммуникативных навыков, замкнутость, отстраненность, легкий аутизм, перманентная раздражительность, тревожность и агрессивность. Глупо, что это становится модным. Очень глупо. Это отвратительно. Ужасно так жить. Быть затворником и социопатом — не здорово. Люди вокруг. Они повсюду. Везде. Снуют. Ходят. Гуляют. Прохаживаются. Они преследуют всюду. Спереди, сзади, справа, слева. На улицах, в магазинах, на работе, на учебе, в очередях. Ты никогда не сможешь остаться наедине сам с собой. Даже в своей собственной квартире. Всегда есть страх, есть вероятность, что к тебе решит зайти сосед, наведается жилищно–коммунальная службы, родственники, знакомые, приставы, почтальон, ошибутся квартирой, попросят отвертку, соль, придут из роскомстата с опросом. Ты никогда не будешь один. Социум никогда не отпустит тебя. Вокруг всегда будут сновать тебеподобные, разговаривать, спорить, дискутировать, отвратительно шутить, отвратительно смеяться, делать неуместные комментарии друг другу и тебе в том числе, заглядывать в твою книгу, в твой телефон, в твой монитор, в твою газету, задавать глупые вопросы, вынюхивать что–то, следить. Ощущение постоянного контроля, наблюдения, надзора, тотальной несвободы. Паранойя. Желание убежать, скрыться, включить громкую музыку в наушниках, уткнуться носом в книгу, выключить свет, замкнуться, закрыться, запереться на крючок, шпингалет, засов, замок, навесной, кодовый, забить все окна и двери. Не видеть, не слышать, не разговаривать. Постоянное ощущение прутьев тесной клетки, впивающихся прямо в конечности. Моя замкнутость — мой вольер, я как те несчастные лисы, что бродят из стороны в сторону, мечутся от угла к углу в своих клетках в зоопарке. Я заперт, но я постоянно на виду. Это никчемно и отвратительно: жить в социуме и быть замкнутым. Буллёзный эпидермолиз. На тебе словно нет кожи и каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый контакт с окружающей средой болезненен, неприятен, нежелателен. Постоянное избегание, постоянный уход. Подозрения. Люди на улицах смотрят на тебя недоброжелательно, они видят каждый изъян на твоем теле, каждую черную точку на твоем лице, они знают, чем ты занимаешься, они видят, что у тебя в глазах, твои намерения и грязные мыслишки у всех на виду. Быть может кто–то из них даже умеет читать внутренности твоей глупой головы. В магазинах ты вор, даже если ничего не украл. Все биперы сработают, когда ты будешь выходит с пустыми карманами, просто потому что ты боишься. Продавцы не верят тебе, кондукторы пересчитывают мелочь, не доверяя. Слышишь — смеются. Надо тобой. Никак иначе. Все люди смеются над тобой, пока ты не видишь, за твоей спиной, скрывшись из вида, обсуждают на задних сидениях маршруток твой внешний вид, нелепые одежды, неряшливость, грязные волосы, глупое выражение лица, неуклюжую мимику, неповоротливые жесты, движения. Затем они придут домой и расскажут своим семьям о том, какого нелепого человека они сегодня видели. Охранники точат зуб на тебя. Все. Без исключений. В автобусах кругом воры–карманники, прижми телефон покрепче. Не доверяй никому, избегай взгляда в глаза, это агрессия, на тебя хотят напасть. Ходи проверенными маршрутами, иначе нарвешься на конфликт. Все дворовые собаки мечтают перегрызть тебе глотку. Носи перцовый баллон. Тебе никогда не хватит смелости воспользоваться им, но ты будешь чуточку увереннее себя чувствовать. Ты обязательно упадешь на вон той неровной дороге, обойди ее в ущерб своему времени. Если ты студент или школьник, знай — тебя постоянно хотят отчислить. Без вариантов. В деканате строят козни, ты совсем скоро вылетишь к чертям, держишься на ниточке. Если ты работаешь, знай — вот–вот тебя уволят, в тебе нет необходимости, и работодатель держит тебя лишь до поры до времени, скоро ты потеряешь все. Сотрудники смеются у тебя за спиной. Кругом намеки на твое увольнение. Кругом намеки на твою никчемность. Сама жизнь, ехидно посмеиваясь, подмигивает тебе своими пустыми глазницами. Постоянно. Всегда. 24*7.
Время от времени может накатить чувство собственной элитарности, как раз то самое которое тешит и подпитывает модных хипстерков, решивших напялить на себя маску отчуждения. Якобы я весь такой непонятый, такой особенный у мамы, отвергнутый миром изгой, гений, им просто не понять, я не такой как все, я слишком много прохавал в этой жизни, все понял, все познал, во всем разочаровался. Герой печального ордена. На деле же – всего лишь горстка никчемного, неприспособленного, аутичного дерьма, не способного на активные действия, поглощенного собственной ленью, самолюбованием и самобичеванием.
Пахнет толпой, полиэтиленом, пластиком, пылью. Кругом шум и мельтешащие картинки, будто бы мир вокруг скроили сплошь из 25ых кадров. Какие–то безумные авангардисты снимали этот мир. А я шлепаю по разбитому асфальту. Испачканная обувь и брызги грязи на джинсах почти до самых колен. Мельтешащие перед глазами мамочки с безразмерными колясками, затрудняющие и без того затруднительный путь. Морда провинциального города разбита рытвинами и язвами дыр в дорогах, трещинами и прочими шрамами и увечьями. Повсюду текут весенние ручьи, грязное месиво, фарш из окурков, песка и воды. И это вызывает во мне оголтелую ненависть и ядерный заряд остервенелого раздражения и дискомфорта. Хотя, казалось бы, всего несколько лет назад я был бы безмерно рад подобной погоде, натянул бы свои самые высокие резиновые сапоги и отправился бы со своими дружками измерять глубину луж, строить плотины из картона, пускать корабли из пивных крышек, пенопласта и прочего близлежащего мусора. Буйствовал бы и веселился в сырых носках.
Многие пляшут на костях многократно изнасилованной истории, теплыми воспоминаниями горестно оплакивая расплывшийся, словно капля ртути, советский союз. Я не силен в политике, и мои размышления о правом и левом фланге, изложенные выше, лишь подтверждают мое дилетантство в этой области (как, в принципе и в любой другой), однако с высоты своего крошечного жизненного опыта, я считаю необходимым поблагодарить разрушителей державы за всю ту атмосферу постапокалипсиса и тотальной разрухи, которую они нам подарили. Где еще мы, малолетние нищеброды 90х, могли найти столько плацдармов для своих игрищ, кроме как на заброшенных пост–советских и пост–перестроечных недостройках, забытых в лучшем случае на уровне первого этажа, чаще же всего где–то в области фундамента. Сколько заброшек, полуразрушенных домов культуры, заводов и богом забытых коттеджей было нам даровано. Руины советского союза — идеальное место для игры. Я могу вспомнить тысячу и один эпизод из детства, связанный с ними. Мы носили наимоднейшие пестрые наряды, купленные на китайских рынках, плясали под Army of Lovers, замачивали пивные бутылки в горячей воде, пидорасили их железными щетками, а затем несли их в пункты приема стеклотары, чтобы выменять на пару–тройку тысяч рублей, напокупать жёвиков с переводками и забить свои первые рукава.
Я помню, как долго выпрашивал велосипед. И вот однажды, мой отчим, пешком возвращаясь с молокозавода, где он работал слесарем, брел по трассе вдоль огромной городской свалки. И в куче разноцветных мусорных пакетов, ржавого чермета, тряпок, старой мебели и прочего дерьма он увидел в у смерть ушатанный велосипед «Урал». Он протащил его несколько километров до дома и вручил мне, после чего я закатил дикую истерику, категорически отказываясь кататься на ржавом, разбитом велосипеде с приваренной левой рамой, кривым рулем, отсутствующими спицами в колесах и спущенными камерами. Однако отчим умел ловко осадить непокорного и своенравного ребенка (как милосердный Господь умел совладать с «жестковыйным» израильским народом) - он попросту залепил мне несколько наисочнейших лещей и запер в туалет, предварительно выключив там свет. И когда первые протестные и бунтарские порывы во мне поугасли, и я, тихонько хныча, свернулся калачиком на полу туалета рядышком со стиральной машиной, он открыл мне путь на свободу. Со временем я смирился и даже дал «Уралу» вторую жизнь: поставил спицы, подлатал и накачал камеры, где надо подтянул и смазал, сменил резину, перекрасил раму в ярко синий, поставил катафоты и рассекал по городу на ди–ай–вай велосипеде, которому мог бы позавидовать любой из ныне живущих хипстеров. И это тоже дар смерти советского союза.