И Мариетта находила, что если она и расплачивается, то, во всяком случае, не слишком дорогой ценой. Постояльцев в отеле прибавилось и свободного времени оставалось мало. Тем драгоценнее были короткие часы свиданий.
Карло был неглуп и деятелен, и не в его характере было проводить эти часы в одних только поцелуях. Отъезд за море он отложил на неопределенное время, но все-таки делился с Мариеттой мечтами о будущем, и иногда его разговор был похож на красивую сказку, которую можно слушать бесконечно, не скучая и не утомляясь. Мариетта слушала, затаив дыхание, а потом бросала в лицо рыбаку пригоршни золотых пахучих лепестков и говорила, смеясь и плача, и замирая от любви:
-- Ты -- самый умный, самый красивый, самый богатый... Нет никого на всем свете лучше тебя, Карло!
А Карло, польщенный, снисходительно улыбался, обнимал девушку и заглядывал ей в самую глубину зрачков, -- и в эти минуты Мариетта чувствовала, что нет ничего, в чем она могла бы отказать своему возлюбленному. Рыбак не останавливался на малом. Он хотел всего.
О женитьбе пока еще нечего было думать, Рыбак доказал это Мариетте с самой неопровержимой ясностью. Нет, нет, они оба не для того созданы, чтоб плодить нищих и изнемогать от самой неблагодарной работы. Рано или поздно он добьется своего, -- и тогда совсем другое дело. А пока -- пусть Мариетта верит. Он никогда не забудет и не обманет ее, даже если бы им пришлось расстаться на некоторое время.
-- Конечно, я верю тебе, Карло... Но, ведь, грех все-таки останется грехом и Мадонна никогда не простит меня. Не нужно этого, Карло! Я очень прошу, я умоляю тебя: не нужно! Я готова ждать тебя хоть тридцать лет, но только... не целуй меня так крепко!
-- Мадонна все знает и потому она простит, Мариетта! Найди-ка ты хотя одного праведника, который бы ни разу не согрешил? И все-таки все они попали в рай... А Мадонна знает, что ты, все равно, почти уже, как моя жена.
Мариетта могла бы возразить многое, очень многое. Например, она просто могла бы сказать, что если она сама соглашается ждать терпеливо, так, ведь, то же самое мог бы сделать и Карло, -- если только он любит так сильно, как говорит. Но приближался весенний праздник доброго Сан-Констанцо, и дрок стоял уже в полном цвету. Воздух отяжелел от медвяного запаха и с каждым вздохом Мариетта проглатывала новый глоток пьянящего любовного напитка. И даже скалы, теплые и розовые, как будто вздрагивали от могучей сладкой истомы, а в горной тишине что-то надрывно звенело, как слишком туго натянутая струна.
Сильные союзники были у рыбака, -- и он победил. В этот день Мариетта вернулась домой страдающая и веселая, гордая и безумная, и так же быстро сменялись тени и улыбки на ее лице, как сменяются краски прозрачного весеннего заката. Хозяйка очень сердилась. Кричала громко и долго била себя в грудь кулаками и даже выразила нечестивое желание, чтобы ее отель вместе с супругом и со всеми постояльцами провалился в преисподнюю. А Мариетта смотрела на хозяйку так же равнодушно, как хозяйкин муж на пустую фиаску, и бережно хранила в себе что-то свое, новое, еще не бывшее. А в густых волосах у нее запутались и блестели, как рыба в вытащенной на берег сети, золотистые пахучие лепестки.
-- Ну, ну! -- сказал хозяйкин муж, раскуривая черную, как уголь, сигаретку. -- Тут уж ничего не поделаешь!
Где-то там, в горной деревушке близ Палермо, жили два брата Мариетты, годные только на то, чтобы собирать по праздникам милостыню на церковной паперти, и копался в винограднике ее старый отец. Даже пьяное весеннее счастье не заставило Мариетту забыть об этих близких людях. Она вспоминала об них и немножко грустила, но не чувствовала себя виноватой. Ведь, до сих пор она высылала им аккуратно каждый месяц измятую синеватую бумажку в десять лир. А за свой грех она обязана была ответить только Мадонне.
Праздник наступил, и к четырнадцатому числу остров, как будто, устал уже лежать под своим тяжелым желтым покровом, На тропинках опавшие лепестки, из желтых сделавшиеся коричневыми, смягчали шорох шагов. Пресыщенные медвяным соком бабочки летали вяло, едва поднимаясь над оплодотворенной, готовой к лету, землей. И ласки рыбака тоже изменились, из умоляющего и порывистого он сделался спокойным и властным.
Утром четырнадцатого числа серебряная, украшенная драгоценными каменьями статуя святого патрона острова медленно выплыла из собора на плечах верующих. Впереди шли младшие клирики и хоругвеносцы, и мальчики-певцы в длинных белых рубашках. Тут же были подростки и девушки в кисейных белых с голубым платьях и древние старухи, черные, как гробы. Торжественно гремели ярко начищенные трубы городского оркестра, а следом за серебряной статуей, так же медленно и торжественно, как сам святой, выступал в шелковой фиолетовой мантии соррентинский епископ, окруженный съехавшимися со всей округи канониками и прелатами. И едва только процессия спустилась с широкой соборной лестницы и появилась на пьяцце, как изо всех окон, со всех плоских крыш и балконов посыпался, сверкая, золотой дождь, -- лепестки весеннего дрока, старательно сорванные руками верующих еще накануне. Лепестки падали на благословляющие руки святого и на увенчанную высокой митрой серебряную голову, -- и старческое лицо с короткой густой бородой ласково и мирно улыбалось, а губы шептали шелестом падающих лепестков: