– Что ж, это небольшой, но все же вклад во спасение вашей души. Да будет милостив к вам Хоган. – Припрятав кошель в один из ящиков стола, уже более деловым тоном настоятельница добавила: – Раз вы, дитя мое, решили отринуть все мирское, после гибели вашего жениха стать послушницей и последовательницей святой Баяны, мы вам в этом поможем.
Неестественно тонкие пальцы женщины ухватились за ручку массивного колокольчика. Раздавшийся после этого звук, больше всего напоминавший набат, а не мелодичный перезвон (какой должен был прозвучать по логике), пронесся по кабинету, а затем и по коридору стаей мракобесов. Спустя два вздоха в кабинет вошла монахиня, протиснувшись в дверной проем бочком и слегка при этом втянув живот.
– Уленька, проводи новую послушницу в келью, выдай ей одежду и объясни распорядок нашего монастыря. – Фьерра кивком головы указала вошедшей на Вассарию.
Появившаяся монашка была так же похожа на настоятельницу, как хряк на воблу: пухлые щеки, погребенные под кучей веснушек, рыжие взлохмаченные вихры, которые даже лиловая косынка укротить была не в силах. Уленькины же телеса свидетельствовали о заботливости ее родителей, так откормивших свое дитятко, чтобы точно оградить ее от разврата, да и вообще любого покушения на ее честь – смельчаков и энтузиастов всегда дефицит.
«Нет худа без добра. Зато если вдруг какой злыдень попытается выкинуть эту Уленьку из окна, у убийцы ничего не получится – просто надорвется», – отстраненно подумала Васса, глядя в спину монашке, пытающейся тараном взять дверной проем. Вера движет горы, а уверенность, помноженная на упрямство, – даже дверные проемы. Пыхтя, Уля все же вышла в коридор, видимо, из принципа не став поворачиваться боком.
Как только Васса с хогановой невестой покинули кабинет, толстушка накинулась на девушку с таким энтузиазмом, что оным можно было и убить:
– Ты новенькая? А откуда? Почему решила сюда пойти? – и, не давая Вассарии вставить ни слова, продолжила тараторить: – Жаль, что ты такая нежная вся. Плохо вы, тихони, тут приживаетесь. Вот давеча была одна, ну прям ты точь-в-точь, да занедужила: рвать ее по утрам начало, вся зеленая была, есть ничего не хотела. Настоятельница уж как переживала, да ничего сделать не смогли, пришлось ее в лекарский дом везти.
«Знаем мы эту болезнь, через девять месяцев сама проходит», – ехидно прокомментировала Васса.
Провожатая меж тем разливалась соловьем:
– А еще до этого была другая. Тоже скромница, ручки тонкие, стан словно тростиночка – рукой перешибешь. Все ходила как в воду опущенная. Даже беседы со всерадетелем, на которые горемычная ездила, ее душу не спасли. Преставилась. Душеньку свою загубила в петлице, – вещала монашка и тут же безо всякого перехода выдала: – А вот кормят здесь – жуть! Помереть порою с голодухи можно. Ты вон и так тощая, так что как будут в трапезной обед разносить – ешь все.
От этого стрекота голова Вассы уже шла кругом, но на счастье девушки они наконец-то дошли до отведенной ей кельи.
Монашка, словно вспомнив о порученной ей обязанности, уже на пороге оттараторила:
– Встаем до зари, со вторыми петухами, полторы свечи – утренняя молитва, потом трапезная, потом настоятельница дневные поручения раздаст. Как колокол зазвонит – время молитвы и обеда, потом опять по поручениям. Вечером молитва и ужин.
Выдав эту программу-минимум, конопатая добавила:
– Ты давай располагайся, щас принесу одежду. Ряса тебе еще не полагается, но и в мирском ходить не след. Я мигом, – и с этими словами захлопнула дверь.
Васса, оставшись одна в келье, присела на топчан и попыталась проанализировать услышанное. Похоже, что скабрезная шуточка про задорных монашек, резвящихся у себя в келье, возникла не на пустом месте. А посему рано или поздно ей придется поехать на «исповедь» ко всерадетелю.
– Ладно, пока есть время подумать, – прошептала Васса.
Она невесело усмехнулась и достала пять монет, что так шустро умыкнула. Машинально взяла один кругляш и начала ловко перекидывать его через фаланги пальцев. Монетка играла на солнце, а множество бликов круговертью солнечных зайчиков устроили чехарду на потолке. Почему-то, когда фишка или та же монета исчезала между пальцами и появлялась вновь, Вассе лучше думалось.
Монастырские размеренные будни ассоциировались у Вассы с паутиной: день за днем наворачивались на нее коконом серых нитей, затягивали.
Прошло больше двух седьмиц, от утренних и вечерних бдений девушку уже воротило. Величественные шпили монастыря, словно пронзающие небесную высь, вызывали лишь одно желание – повесить на них противную настоятельницу, мракобесью мать Арелию, что совала свой длиннющий нос во все дыры. Эта тощая швабра своей дотошностью, скаредностью и назидательностью могла препарировать сознание даже самых стойких разгильдяев. Вассарию же она просто выводила из себя.