Риивал резко вскинул голову и плавно скользнул вперед. Едва уловимое мгновение, а дроу уже рядом с толстяком и щекочет его брюхо кончиком ножа. И надо было видеть, как стремительно менялось выражение его лица — с нагло-презрительного на плаксиво-виноватое. Того и гляди заплачет.
— Смерти хочеш-ш-шь, жалкий человеш-ш-шка? — зашипел Риваал, с трудов выговаривая непривычные, но почему-то очень знакомые ему слова. При этом заглядывал в глаза, ощущая, как у того трепыхается сердце. — Наш-ш-ш-шел слабого?
Он чувствовал, как на него медленно и неукротимо накатывает боевое безумие. Амок, это чувство называлось именно так, и было тем оружием, которое удесятеряло силы дроу, позволяло на равных сражаться с паладинами людей и эльфийскими рыцарями. Овладев им, дроу с легкостью взбирался по отвесным скалам, без устали пробегал сотни верст, и без страха выходил на бой с десятком противников. Таков был подарок своим самым верным последователям от Благословенной Ллос.
— С-с-сейчас ты увидиш-ш-шь свои потроха, — дрожа от желания выпотрошить мерзкую человеческую тушу, Риивал широко улыбнулся. Безумие боя всегда сопровождалось особенной эйфорией, с которой ничто не могло сравниться. Оттого смертельно раненные дроу, не переставая, улыбались и хохотали. — Я заставлю тебя их с-с-с-ожрать…
Но его жертва тут же обмякла. Только что хорохорившийся толстяк вдруг смертельно побледнел, и, тихо что-то пробормотав, мешком свалился на траву. Сразу же все заполонила тошнотворная вонь. Свалившийся в беспамятстве, похоже, не сдержался, и обгадился.
— Мерз-с-с-кий человечешка, — с презрением прошипел Риивал, делая шаг назад. — Ничего, я тебя запомнил… — ткнул пальцем в сторону смердящей туши. — Ты все равно попадешь на алтарь и своими предсмертными стонами порадуешь Темную госпожу.
Идя по улице дальше, Риивал с трудом приходил в себя. Желание крови никуда не исчезло, то и дело напоминая о себе кровавыми картинами. В голове всплывали образы изувеченных стражников и застигнутых врасплох эльфийских охотников, не одну сотню которых он отправил за Край своими собственными руками.
— Ш-ш-ш-ши, Темная госпожа, дай мне сил… Эти мерзкие человеки…
Стадо уже разошлось по домам. Впереди него бежало лишь с десяток овец, призывно блеющих по сторонам, а он продолжил идти. Куда податься дальше, не знал, понадеявшись на Благословенную Ллос. Никогда не нужно сомневаться в божественном промысле.
— Равиль, сынок?
До Риивала откуда-то со стороны вдруг донесся очень странный голос, будящий внутри него нечто глубинное, близкое, родное. Сделав несколько шагов, парень остановился.
— Сынок, ты опять забыл, куда идти? Пошли домой.
Дроу замер, едва дыша. Боялся повернуться и посмотреть в ту сторону, откуда исходил этот безумно родной голос. Ведь, Риивал узнал его и жутко боялся, что обознался. Это был голос матери!
— Что ты стоишь? Вон там наш дом.
Он сразу же вспомнил, как его, совсем кроху, укачивали в колыбельной из мягкой пахучей паутины. Перед глазами всплыли точеные черты лица, казавшегося воплощением женственности. В полумраке сверкали ее глаза, манила бархатная черная кожа, до которой снова и снова тянулись его детские ручки.
— Равиль, пошли.
Женщина коснулась его плеча и из дроу, словно выдернули невидимый стержень. Риивал развернулся и тут же опустился на одно колено, приветствую ту, которая подарила ему жизнь. Женщины-дроу — особая каста, только им дозволено прислуживать Благословенной Ллос. Поэтому и отношение к ним особое.
— Ты что, сынок? Зачем на колено встал? — удивилась женщина, явно, такого не ожидая. Осторожно коснулась его волос и стала медленно гладить по голове. — Встань, сынок.
Риивал даже глаза закрыл, наслаждаясь каждым мгновением. Он вновь обрел маму. Благословенная Ллос снова явила ему свою невиданную милость, позволив насладиться материнской любовью.
Глава 4
И здесь тебе не будет покоя, ибо твой путь — путь войны
Риивал, дроу из благородного дома До’Урден / Равиль, сельский дурачок
Ночь. Темнота опустилась на землю, в окошках избенок загорелись огоньки керосинок. Заканчивался еще один долгий летний день, наполненный тяжким трудом, переживаниями, заботами о скотине и хозяйстве.
В тишину погрузился и домик, где бедовали вдвоем мать с Равилем. Уставшая женщина давно уже спала, свернувшись калачиком. Намыкалась, бедняжка, за целый день так, что ноги не держали. Как мертвая, лежала. Сын же бодрствовал. Лежал, и пытался понять, как ему жить дальше.
— Благословенная Ллос, ты умеешь шутить…