На удивление умело сельский тугодум обращался и с мясом. В чашке развёл какой-то толи раствор, толи настой, где ненадолго замочил куски зайчатины. Вытащенный из-за пазухи пучок травы споро растолок двумя камнями в порошок, который тут же и насыпал в соляной раствор. Чуть погодя мясо оказалось над едва тлеющими углями.
Пока зайчатина томилась, тот уже лазил по крыше избенки и ловко перебирал соломенные пучки. Худые и подгнившие сбрасывал вниз, ещё крепкие связки получше перевязывал и укладывал заново. Починка соломенной крыши и для умелого человека непростое задание, а для неумехи, и вовсе, должно быть неподъемным. Он же на загляденье справлялся.
— Равиль? Сынок, где ты?
Едва раздался встревоженный, даже, пожалуй, испуганный, женский голос, Риивал стремглав слетел с крыши. Нож сам прыгнул ему в руку, уже готовый убивать того, кто напугал его мать.
— Ой, сынок! — вышедшая на крыльцо женщина удивлённо оглядывалась по сторонам. — Это ты сделал?
Только никакой угрозы подле неё не было. Спрятав нож, парень встал на колено. Рядом лежала широкая доска, на которой он разложил ароматно зажаренное мясо. Его подношение той, что подарила ему жизнь.
— Родненький, это всё ты⁈ Мой хороший, иди сюда, или…
Дроу вдруг почувствовал, как его обняли. Щеку сначала обожгло горячее дыхание, а после упало что-то мокрое. Слезы, не сразу понял он.
— Сыночек, мой хороший, мой золотой, — женщина покрывала его голову поцелуями, обливала слезами. — Ты же мог пораниться, обжечься…
А Риивал к своему ужасу почувствовал влагу в уголках глаз. Слезы, у него были слезы! Плакал тот, кого люди прозвали Сдиратель скальпов, эльфы — Жаждущий крови, а дварфы — Крадущийся во тьме!
— Вот папка бы твой увидел, порадовался, сердечный…
Женщина гладила его по голове, перебирала пальцами отросшие волосы. Он же млел, сам себе напоминая ластящегося пса в руках хозяина. От каждого прикосновения по его телу пробегала волна, по спине бежали мурашки, волосы на голове норовили встать дыбом. Удивительно, но все было именно так, как в объятиях Тёмной госпожи — те же ощущения, чувства, эмоции.
— Мой мальчик, теперь всё будет хорошо. Слышишь? У нас с тобой всё будет очень, очень хорошо! Обязательно!
И Риивал верил в это. Он видел в ней воплощение своей Богини и всей душой желал ей служить. Хотел быть рядом, оберегать её и защищать.
Так бы они — мать и сын — и стояли обнявшись, если бы не раздался громкий стук в воротину. Кто-то стучал от души, уверенно, с выраженной угрозой.
Милиционер поправил фуражку, вздохнул. Дело хоть и простое с виду, но дурнопахнущее. Кто знает, как вдова на повестку посмотрит? Вдруг в крик ударится, драться полезет. Скандал, стыдоба. От этой мысли даже в дрожь бросило.
— Наджип, когда-нибудь точно подведешь ты меня под монастырь со своими делами, — покосился он на председателя, держащегося рядом с грозным видом. Посмотрел на родственника и в очередной раз удивился, как тому при столь неказистой внешности удаётся выглядеть таким важным. — Эх чего уж теперь…
Толкнул сильнее ворота, раздался душераздирающий скрип. Взгляду открылся небольшой двор с неказистыми постройками — пара вросших в землю сараюшек, погребок с двухскатной соломенной крышей. Почему-то прямо посреди двора устроили каменный очаг, где ещё тлел огонёк.
— Поздорову хозяйка, — заметив женщину в выцветшем платье и при спущенном платке, поздоровался милиционер. — Пустите? — больше для порядка спросил он, проходя к ней. — Мы ведь ещё не знакомы. Капитан милиции Извеков. К вашему сыну я…
У женщины сначала брови метнулись вверх, а после в глазах зажглась тревога. Явно, не понимала, зачем её сын понадобился. Даже шаг вперёд сделала, чтобы сына защитить.
— Смотрю крышу в порядок проводите. Хорошее дело, нужное, — капитан сразу же приметил во дворе чёрные сгнившие соломенные вязанки, похоже, только что сброшенные с крыши. Да и у парня к одежде кое-где солома пристала. Значит, точно крышей занимался. — Помощник растёт, хорошо… Равиль Ринатович?
С женщиной всё было понятно — волнуется, не понимает, что происходит. А вот с её сыном что-то было не то.
— Товарищ Биктяков, спрашиваю?
Милиционер прищурил глаза, словно подозревал в чём-то. Больно у парня взгляд ему не нравился — странный, неподвижный, оценивающийся. Никак не мог такой взгляд у обычного дурачка быть. Видел он великовозрастных дурней. Те обычно тихие, запуганные, глаза поднять боятся. А этот совсем другой…