Мори какое-то время рассказывал, потом наводил племянника на новую задачу теории вероятностей. Беннет какое-то время считал и давал дяде ответ. Задержав дыхание на глубоком вдохе, Мори изучал цифры, кивал с серьезным видом и говорил: очень интересно, Беннет, понимаешь, здесь осторожность никогда не бывает излишней, и аналитические возможности в игре весьма значительны.
Насколько мог судить Беннет, Мори никогда не ставил на эти числа. Если бы он так поступал, он бы и вполовину не мог проиграть так много и так быстро, как с ним бывало. Но он всегда серьезно кивал и говорил: очень интересно, Беннет. Потом вставал и шел к телефону.
Дом Мори всегда был забит ящиками, будто он все время был в процессе переезда. Ящики заполняли комнаты, коридоры, даже ванную, поставленные друг на друга штабелями в пять-шесть футов высотой. Комнаты соединялись узким извилистым проходом между ящиками. Одежда валялась на ящиках и стульях. Пол кухни почти полностью исчез под морем зеленого стекла, в основном бутылок из-под кока-колы; их, быть может, было тысячи две, стоящих стоймя почти на каждом квадратном дюйме линолеума. Но кухня Мори не была нужна. Он жил на доставляемой пицце, о чем свидетельствовал его отвислый живот. Часто у него начиналась одышка, стоило ему только пройти три ступеньки к входной двери.
Мори возвращался от телефона исполненный надежд и садился на диван прикрывая рукой лысину. Этот мальчик снова смеялся над тобой в комнате для самостоятельных занятий? спрашивал он. Беннет качал головой — нет. Ладно, ты мне только скажи, если он будет к тебе приставать, говорил Мори. Скажешь, ладно? Я его поставлю на место. Да нет, все в порядке, отвечал Беннет. Ладно, если что, ты мне только скажи. А что вы сейчас проходите по естественным наукам? Клетки, говорил Беннет. Это хорошо, ответил Мори, это хорошо. Беннет кивал и улыбался.
Мори снова выходил и возвращался с двумя баночками кока-колы, как-то принесенными из холодильника, и они сидели, пили кока-колу и слушали старый приемник Мори. Потом Мори снова спрашивал, не сердится ли на него мать Беннета. Беннет снова отвечал: нет. Тогда Мори вставал и говорил Беннету, что должен уходить, потому что у него встреча.
~ ~ ~
Жаркий майский вечер, и Беннет лежит в пижаме на кровати. Он тянется к ящику прикроватного столика и вынимает сигарную коробку с фотографиями. Это фотографии его отца, Сидни. Беннету они хорошо знакомы. На первой Сидни лет десять, он стоит на веранде с отцом и матерью. Он одет в трикотажные штаны с резинкой у колен и смотрит озабоченно на черного пятнистого пса. На второй Сидни и мать Беннета гуляют по пляжу. Они молоды, им лет по двадцать, Беннет еще не родился, Сидни в расстегнутой на груди рубашке улыбается, уверенный в себе, и крепко держит за руку свою юную невесту. На следующей Сидни одет в морскую форму. Волосы у него аккуратно расчесаны на пробор, и форма хорошо пригнана. Еще на следующей он сидит на краю кровати, волосы упали на лицо, он играет на гитаре.
Беннет держит каждую фотографию под лампой, изучает выражение отцовского лица, его глаза и руки, но особенно глаза. Потом он собирает фотографии, кладет их в сигарную коробку, а коробку обратно в ящик.
Беннет не знает живущего внизу человека, одетого как его отец. Когда Сидни приходит домой после работы, он только буркнет «привет», уставясь в пол, и часто это бывает единственное слово, сказанное им за весь вечер. Выходя из комнаты, он гасит свет, даже если там его жена или кто-нибудь из сыновей читают, или играют в монополию, или на пианино. У него есть свое кресло, свой ужин и своя постель. В День Благодарения, когда дяди и тетки Беннета с кузенами и кузинами толпятся в гостиной, пьют, хохочут, Сидни тихо отходит в угол к креслу в стиле королевы Анны — не его любимое кресло, но вполне его заменяющее, садится, берет книгу и читает, будто в комнате никого нет.