Билл, брось ты эту дрянь, снова говорил Беннет. Я могу бросить как только захочу, отвечал Билл. Ладно, говорил Беннет, брось в ближайший вторник. Билл отвечал: я могу бросить в ближайший вторник, если захочу, но я не хочу. Не хочешь, потому что не можешь, говорил бывший напарник. Ладно, говорил Билл, брошу во вторник. Ради тебя.
Беннет возвращался во вторник, вдвигался в густой дым в комнате Билла. Я думал, ты во вторник собираешься бросить, говорил он. Собирался, отвечал Билл, и мог бы. В самом деле мог бы. Но я передумал. Я могу бросить в любой момент, когда захочу. Не можешь, орал Беннет, перекрывая гитару Хендрикса. Ты гробишь свой разум. Я в следующий вторник брошу, орал Билл. Слабак ты, говорил Беннет. Ты меня просто обдурил. В следующий вторник брошу, говорил Билл. Беннет выходил, хлопнув дверью.
Так шли месяцы. Беннет злился все сильнее. Он говорил злые слова, о которых потом жалел. Он видеть не мог, как Билл губит свой талант. Но еще сильнее он не мог видеть безволие Билла.
Беннет составил для друга график отвыкания, который должен был дать Биллу за месяц свести дозы марихуаны к нулю. План оказался бесполезен, как те расчеты, которые Беннет делал для дяди. От недели к неделе менялось только одно: росла куча почты Билла перед дверью, в том числе непрочитанные послания от ректора.
В последний раз, когда Беннет зашел к своему бывшему напарнику, в начале мая, он у двери назвал себя просто Беннетом. Вы мне не можете сказать, откуда я вас знаю? донесся голос из сладковатого тумана. Я просто Беннет, ответил Беннет и вышел.
~ ~ ~
Беннет практически жил за своим столом в подвале Галвинстона. Иногда он выходил оттуда на какие-нибудь скучные обязательные занятия, будто отмахивался от комара, и возвращался в подвал. Истинное обучение шло именно там, под руководством Галвинстона и в процессе чтения и магических вычислений, которые Беннет вел за своим столом. Постепенно подтверждалось его убеждение, что мир описывается уравнениями. Он рассчитывал релеевское рассеяние, которое объясняло синий цвет неба, гравитационные моменты, объясняющие прецессию равноденствия, квантовые вероятности проникновения альфа-частицы в атомное ядро. Иногда, ради развлечения, он обсчитывал обыденные явления, вроде траектории бумажного блокнота.
Дядя Малькольм из Мемфиса написал ему письмо с просьбой помочь в определении наиболее выгодного уровня запасов на складе. Слишком много предметов, оставшихся к концу сезона нераспроданными, приводят к потерям от затоваривания, но если запасы будут слишком малы, то будут потери на продажах. А еще у разных производителей разное время выполнения заказа. Малькольм много лет определял уровень запасов методом проб и ошибок, но последнее время стал слышать много критических замечаний, и вот интересовался, нет ли у занимающегося наукой племянника каких-нибудь идей. Беннет прочел дядино письмо утром, за тридцать минут написал пару дифференциальных уравнений, решил их и позвонил дяде, сообщив ему оптимальную стратегию. Никогда в жизни не было у него такого ощущения собственного могущества.
Когда Билл отдалился, Беннет часто оставался в подвале один, работая до полуночи и по выходным. В ящике стола он держал консервы. По субботам или воскресеньям появлялся Галвинстон. Ну вы и пашете, говорил Галвинстон, увидев Беннета, вы уже скорости убегания достигли. Преподаватель мог подойти к столу Беннета или постоять недолго у доски. Потом он шел к своему столу, вынимал толстую пачку нелинованной бумаги и начинал собственные расчеты, покачивая ногой под столом во время работы. Галвинстону Беннет не должен был объяснять, почему он предпочитает свой стол в подвале поездке в Нью-Йорк с девушкой или вылазке на стадион. Галвинстон сам понимал. Как постепенно узнавал Беннет, любой профессиональный физик моложе сорока лет наукой дышит и наукой питается. После сорока теорфизик может себе позволить немножко двигаться по инерции и завести хобби или проводить время с семьей. Но до той поры замедляться нельзя. Одержимость — часть профессиональной этики. Галвинстон был одержим, как и Беннет. Но почему-то он еще не сделал никакой большой работы. Ему было уже тридцать.