Его взгляд доходит до края этого мира — непрозрачной меловой стены. И он представляет себе невидимую вселенную за этой гранью. Представляет себе невидимый остров с единственным домом, плети дикой малины, обвивающие упавшие деревья, губчатые мхи, растущие в темных провалах. Он слышит шелест тополей, хлопающих листами на ветру, слышит цокот рыжих белок. Он представляет себе солнце, отражающееся от воды в ясном воздухе, переливающуюся игру света на ряби, сверкание, искорки, блеск. Он видит мысленным взором большие суда, уходящие на рыбный промысел, видит расходящиеся от них волны. Бакланы, распростершие крылья просушиться на скалах у пещеры. Садок для омаров возле восточной оконечности, булькающий пруд, полный омаров, деревянные ловушки в контейнерах из-под кока-колы, мол, крутые сходни, зачаленные на стоянку лодки ловцов омаров. От садка отходит узкая дорога, петляющая вверх по холму среди вымытых приливами бухт, мимо изогнутого ряда коттеджей, почтовых ящиков, бакалейных лавочек, выходящая наверху на хайвей, идущий на север, к Терстону. С птичьего полета он глядит на этот город, видит зеленый прямоугольник рядом с главной улицей, и там эстраду для летних концертов, россыпь крыш домов, коричневато-зеленую ленту реки, железнодорожные стрелки. Он плывет по воздуху на север, вдоль резной белой береговой линии, глядит на приливные лужицы, где плещутся и играют дети. Он видит. Он достает последнее письмо от Джона, уже больше двадцати лет назад полученное, и делает из него пару крыльев. Глядя вверх, он видит синеву неба, уходящую все выше и выше, становящуюся тоньше и тоньше при снижении плотности воздуха, бледнеющую и превращающуюся в черноту.
Ты хоть одну рыбку поймал, дядя Беннет? спрашивает Кэти. Пока нет, а ты? Наверное, рыба не знает, что мы здесь. Может быть, ты права, говорит он и подмигивает. Ой, дядя Беннет, смеется она, и ее смех скользит сквозь туман, отражается от невидимого берега и возвращается высокими нотами, звонкой и певучей флейтой.