— Вас огорчает скептическое отношение к вашему крему?
— Не то чтобы скептическое, но недостаточно восторженное. Вместо того, чтобы принять его радостно, как Божий дар, публика покупает всякие другие средства, рекламируемые в объявлениях. Аптекари — и те обидно равнодушны. Крупица веры величиной с горчичное зерно сберегла бы мне несколько тысяч фунтов в год. Не думайте, что мне хочется купаться в золоте, миссис Миддлмист. По натуре я вовсе не скряга. Но большое дело требует и большого капитала, а пускать деньги на ветер — это невыгодно, совсем невыгодно.
Впервые Зора расслышала в его голосе нотку уныния.
— Ну, раз уж вы сюда приехали, вам нужно отдохнуть как следует, — заботливо сказала она. — Выбросьте все из головы, устройте себе праздник; хотя вы и сильный человек, но не из железа же сделаны, а если сломаетесь, подумайте, какая катастрофа постигнет ваш крем.
— А вы поможете мне устроить себе праздник?
Зора засмеялась: — Насколько это в моих силах, при условии, что вы не заставите меня чересчур шокировать здешних жителей.
Наполеоновским жестом он указал рукой в сторону деревни.
— Не беспокойтесь. Это я беру на себя. Я привез с собой свой автомобиль. Мы объедем все графство. Идет?
— С одним условием.
— А именно?
— Что вы не будете рассказывать о своем креме в наших суррейских деревнях и мы будем говорить о чем угодно, но только не о креме.
Он встал и протянул ей руку.
— Согласен. Вы правы. Я принимаю условие. Когда вы приедете ко мне в Пентон-Корт? Я хочу устроить новоселье. Вы говорите, Дикс поселился здесь? Я у него побываю. Рад буду повидаться с этим блаженным. Его я тоже приглашу на новоселье. Может быть, ваша сестра и матушка, миссис Олдрив, также окажут мне честь?
— Мама теперь не выезжает, но Эмми, наверно, будет в восторге.
— А я готовлю вам сюрприз. Блестящая идея — я уже несколько месяцев с ней ношусь, — только вы должны сказать откровенно, как вы ее находите.
Появление миссис Олдрив и Эмми положило конец беседе с глазу на глаз и, так как мать Зоры предпочитала разговоры самые простые и стереотипные, остальная часть первого визита Сайфера не представляла никакого интереса.
— Я так рада, что он произвел на маму хорошее впечатление! — говорила потом Зора.
— Почему рада? — удивилась Эмми.
— Это так естественно.
— Ого!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, милая.
— Послушай, Эмми, — сказала Зора, полушутя-полусердито: — Мы с мистером Сайфером друзья, ни о чем другом он и не помышляет. Если бы это было иначе, я за всю жизнь слова бы ему не сказала.
Эмми барабанила пальцами по стеклу.
— Он замечательный человек, — продолжала Зора, — и, по-моему, с нашей стороны даже нехорошо так о нем говорить.
— Но, милая, ведь это ты говоришь о нем, а не я.
— Я иду наверх, переодеться к обеду, — объявила Зора.
Она все еще негодовала. Только в глупенькую головку Эмми могла взбрести такая дикая мысль: Клем Сайфер влюблен в нее! Почему же не Септимус Дикс? Последнее предположение показалось ей настолько нелепым, что она рассмеялась, немного устыдившись того, что могла хоть на минуту принять всерьез пустую болтовню сестры, и, дабы показать ей, как мало значения придает ее словам, спустилась к обеду преисполненная снисходительной безмятежности.
7
— Вы как — сначала примете ванну или будете завтракать? — спросил Вигглсвик, показываясь в дверях гостиной.
Септимус нервно провел по волосам линейкой из слоновой кости.
— Не знаю. Как вы советуете?
— Что? — гаркнул Вигглсвик.
Септимус повторил погромче.
— Если бы мне предстояло мыться в холодной воде, — презрительно фыркнул Вигглсвик, — я бы предпочел делать это на голодный желудок.
— Ну а если бы вода была теплой?
— Так как она не теплая, не стоит и раздумывать над этим.
— Боже мой! А я как раз такую люблю.
— Тогда я открою кран и уйду, — буркнул Вигглсвик.
Когда дверь за его камердинером закрылась, Септимус приложил линейку к той части сложной диаграммы, которую тщательно замеривал, и скоро так углубился в свое занятие, что забыл обо всем остальном. Было четыре часа пополудни. Незадолго до того он встал с постели и теперь сидел в пиджаке и халате у чертежного стола. Почти весь стол был занят огромным листом плотной бумаги; на свободном месте слева лежала стопка корректур и в баночке из-под варенья стояла вянущая роза; перед Септимусом лежала рукопись, содержащая множество таблиц и расчетов, в которую он время от времени заглядывал или вписывал новые цифры. В окно проникал пасмурный свет догорающего ноябрьского дня. Стул Септимуса стоял справа от окна: он всегда садился таким образом, что заслонял себе свет.