– Так что было потом? – спрашивает Бренда. – Ты совсем не знаешь, что было потом с Марией?
Нил говорит, что нет, понятия не имеет.
Но Бренда никак не может забыть про эту историю; она не дает ей покоя, как налет на языке, как послевкусие во рту.
– Может быть, она вышла замуж, – говорит Бренда. – Когда ее выпустили. Чтобы выйти замуж, не обязательно быть красавицей. Это уж точно. А может, она даже похудела и стала выглядеть лучше.
– Ага, может, теперь мужики ей платят, а не она им.
– А может, она до сих пор где-нибудь сидит. Где-нибудь под замком.
Бренда чувствует боль между ног. Такое бывает после очередного сеанса. Если она сейчас встанет, то почувствует, как там у нее пульсирует – кровь приливает обратно во все мелкие сосуды, смятые, сдавленные, травмированные. Она будет вся пульсировать, как большая набрякшая потертость.
Бренда делает большой глоток из стакана и спрашивает:
– Так сколько ты у нее вытянул?
– Я от нее вообще ничего не получил. Я знал ребят, что брали у нее деньги. Мой брат Джонатан на ней неплохо заработал. Интересно, что он сейчас скажет, если ему об этом напомнить.
– А парни постарше? Ты же сам сказал, что парни тоже. Я не поверю, что ты просто так сидел и смотрел и что тебе ничего не досталось.
– А я тебе именно это и говорю. Я ни гроша не получил.
Бренда укоризненно цокает языком, допивает стакан и передвигает его по столу, скептически глядя на мокрые круги.
– Хочешь еще? – Нил забирает у нее стакан.
– Мне пора идти. Уже скоро.
Заниматься любовью можно наспех, в крайнем случае, а вот для ссоры нужно время. Они что, начинают ссориться? У Бренды нервы на взводе, но она ощущает и счастье. Единоличное, спрятанное внутри; не такое, что расплескивается вокруг, окрашивая весь мир в радужные цвета и наполняя тебя благодушным безразличием к собственным словам. Как раз наоборот. Бренда чувствует себя легкой, острой, отдельной от всего остального мира. Когда Нил приносит ей полный стакан, она сразу делает глоток, чтобы закрепить это чувство.
– А ведь тебя зовут так же, как моего мужа, – говорит она. – Странно, как я этого раньше не замечала.
Еще как замечала, просто не упоминала, зная, что Нилу будет неприятно это услышать.
– Корнилиус и Нил – это разные имена.
– Корнилиус – голландское имя. Уменьшительное от него будет Нил.
– Да, но я не голландец, и меня зовут не Корнилиус, а просто Нил.
– Все равно, если бы у него было уменьшительное имя, его звали бы Нил.
– Но у него нет уменьшительного имени.
– А я не говорила, что есть. Я сказала «если бы».
– А если нет, то чего об этом говорить?
Он, должно быть, чувствует то же, что и она, – медленно, неостановимо нарастающий новый восторг, потребность говорить и слышать резкие слова. Какое острое упоение, освобождение – выпустить на волю первый удар, и каким неотразимым соблазном манит лежащее впереди – разрушение. Не останавливаешься, чтобы подумать, почему тебе желанно это разрушение. Желанно, вот и все.
– А нам обязательно пить каждый раз? – вдруг резко говорит Нил. – Мы что, спиться хотим?
Бренда торопливо отхлебывает из стакана и отодвигает его:
– Кому это обязательно пить каждый раз?
Она думает – он имеет в виду, что им следует переключиться на кофе или кока-колу. Но он встает, подходит к одежному шкафчику, открывает ящик и говорит:
– Поди сюда.
– Даже смотреть не хочу, – отвечает она.
– Ты даже не знаешь, что у меня тут.
– Еще как знаю.
Она, конечно, не знает. То есть не конкретно.
– Оно не кусается, вообще-то.
Бренда снова отпивает из стакана и смотрит в окно. Солнце, уже идущее на закат, бросает на стол яркое пятно света, согревая ей руки.
– Ты не одобряешь, – говорит Нил.
– Я не одобряю и не не одобряю, – отвечает она, чувствуя, что теряет контроль над разговором и что ее внутреннее счастье пошло на убыль. – Мне все равно, что ты делаешь. Это твое дело.