Трубников поразился столь необычным в его жизни и неслучайным — как теперь представлялось — совпадениям: гимназистом он видел в праздничной процессии на Невском среди загадочных людей в восточных одеждах, отца маленького Макажана, а старший брат мальчика оказался тем самым таинственным другом Григория Потанина, что недавно заявился в Петербург.
Со старшим братом Макы Трубников имел неприятную встречу на второй день рождества. Макы, хотя и мусульманин, был отпущен из училища на рождественские каникулы. Так отчего бы не показать маленькому степняку лучший из детских праздников — елку! Скрепя сердце Трубников пошел на поклон к тетушке Лизавете Кирилловне. Она никак не могла понять, зачем какому-то инородцу, нехристю, веселиться на елке, да еще среди мальчиков и девочек из хороших семейств. Спасибо, Сонечка пришла Трубникову на помощь: «Пусть придет. Надеюсь, он не собирается играть в фанты с поцелуями?»
Трубников и Макы на детской елке тихо стояли в сторонке, почти спрятавшись за портьеру. В узких черных глазах Макы прыгали огоньки свечей. Какие догадки, какие мысли будил в подростке христианский праздник — дерево в игрушках, в серебряной канители, игры и танцы? И кто все-таки догадался припасти в подарок для нежданного гостя ящичек акварельных красок? Неужели Сонечка?.. «Вы нас совсем забыли, мой кузен!» — небрежно сказала она на прощание... «Ах, если бы забыть!» — думал Трубников.
На другой день Макы затащил его к старшему брату. Невский с утра кипел празднично и суматошно, проносились экипажи с нарядными седоками, офицеры столичных полков гремели саблями, презирая непогоду и все штатское человечество.
Свернув с Невского и миновав дворец великой княгини Марии Николаевны, Трубников и его юный приятель оказались в Новом переулке, у парадного подъезда богатого дома. Швейцар, приглядевшись к Макы, сделал некий полупочтительный жест, и вот они уже на лестнице, устланной пушистым ковром. Дверь в квартиру бельэтажа. Макы по своей привычке открыл без стука. В передней дремал на стуле солдат с рябым широким лицом, похожим на непропеченный блин. На Трубникова уставились глаза ловкача и пройдохи. Но что-то еще, кроме плутовства, жило в цепком взгляде денщика. Этот взгляд словно насадил Трубникова как жука на булавку — для дальнейшего рассмотрения и приобщения к коллекции. Лениво привстав, денщик-коллекционер кивнул Макы: проходи.
Из прихожей они — и опять без стука! — попали в богато убранную комнату. Масса безделушек на изящном письменном столе. В углу китайская ваза на подставке. Дорогой ковер над турецким диваном. Перед зеркалом в бронзовой раме стоит невысокого роста офицер. Он резко повернулся к вошедшим, и Трубникова поразило два сразу сходства: виденный как-то вечером у Потанина армейский поручик был удивительно похож на узкоглазого Макы и... на мятежного поэта России Михаила Юрьевича Лермонтова.
Поручик радушно предложил Трубникову сесть и начал за что-то строго выговаривать брату. Не поймешь — говорит на своем степном языке. Макы что-то объясняет жестами.
— Прошу извинить меня! — поворачивается поручик к Трубникову. — Случилось недоразумение. Я принял вас за воспитателя из училища и сгоряча напустился на Макы. В училище на брата жалуются — большой лодырь. Трудно уследить за ним — сын вольного кочевья, питает пристрастие к побегам на волю, к ночлегу на свежем воздухе. — Голос поручика звучит насмешливо. — Я слышал от Макы историю вашего знакомства. Рад возможности поблагодарить вас за участие к брату. Вы очень добры...
Валиханов в эту первую встречу отнесся к Трубникову настороженно. Он знал, что далеко не всегда жалость к убогим, к слепым или глухим, как Макы, бывает искренней. Мало ли охотников покрасоваться фальшивым милосердием!
Трубникову слышится что-то неискреннее в благодарственных словах старшего брата. Бросается в глаза нелепо длинный ноготь на мизинце выхоленной руки. Немалых, наверное, стоило забот отрастить такую «красу»...
— Чокан! Ради бога! Простите! Виноват! Опоздал, опоздал... — в комнату влетает расфранченный молодой человек, внося с собой запах английских духов и шампанского. — Вы еще не готовы? Нас ждут! — Франт мимоходом треплет по щеке Макы и выразительно взглядывает на Трубникова. Взгляд говорит: послушайте — как вас там? — не пора ли и честь знать?