— Мздоимцы весьма горазды на выдумку, — замечает граф. — Встречаются канальи с бо-о-льшим воображением!
— В конце концов Кенесары был убит в стычке с дикокаменными киргизами и кое-кто лишился прекрасного источника доходов. Мой отец продолжал нести свою службу.
— Он получил дворянство? — живо перебил Блудов.
— Нет. И не обращался с такой просьбой.
— На основании указов тысяча семьсот сорок шестого года и семьдесят шестого, а также указа тысяча семьсот восемьдесят четвертого года, — щеголяет памятью граф Дмитрий Николаевич, — потомкам ханов разрешено предоставлять титул князей. Непременно отпишите про то вашему отцу. К тому же заслуги ваши, поручик, могут значить немало...
Блудов всячески выказывает поручику свое расположение. Неглуп этот киргиз-кайсак. Вот что значит достойное происхождение. Степные султаны могут стать столь же полезны России, сколь полезны ей князья Кавказа. Блудов не забудет сказать об этом государю. На прощание поручик получает надежду быть званым на знаменитые в столице блудовские рауты. Появившийся секретарь записывает адрес поручика в книжицу.
Они вышли от Блудова, сели в ожидавшую их карету министерства иностранных дел.
— О чем вы думали, выслушивая наставления графа? — спросил Ковалевский.
— О том, что до сих пор ошибался, разделяя людей на образованных, которые желают народу прогресса и просвещения, и невежд, которые по тупости своей склонны лечь камнем на пути. — Валиханов усмехнулся. — Я шел к Блудову, зная, что он противник просвещения, враг русских университетов. Я ждал, что встречу двойника моего омского барона Гасфорта, который однажды приказал нарисовать на карте горы там, где их не было — только потому, что какое-то место ему показалось подходящим для гор. Но Блудов не похож на Гасфорта — вот что опасно, Егор Петрович! Я наивно полагал, что тупость начальства — главная наша помеха. Но с нами только что беседовал умный человек и даже чуточку фрондер, либерал. В его лице просвещению народа не тупость противостоит, а нечто противоположное, во всеоружии блестящего образования и долгого государственного опыта.
— С образованными правителями все-таки легче, — пожимает плечами Ковалевский, — чем с вашим Гасфортом! Кстати, он не оставил еще своих проектов новой усовершенствованной религии для казахов, смеси христианства с исламом?
— О нет! Барон на редкость трудолюбив. Он высказывался неоднократно, что преемникам его на губернаторском посту останется лишь сидеть сложа руки. Гасфорт все дела докончит.
— А правда ли, Чокан Чингисович, что Гасфорт требует встречать его въезд в городах колокольным звоном?
— Духовенство православное толковало барону-лютеранину, что подобные почести оказываются лишь государю всея Руси, но Густав Христианович не отменил своего распоряжения.
— О матушка Россия, — проворчал Ковалевский, — чего только у нас не увидишь... Иметь в Омске губернатором такого осла! И в пору самую решительную для всего будущего Степи!
В экипаже, бесшумно скользящем по зимнему, сизому от мороза Петербургу, воцаряется молчание. Два человека думают о будущем Степи отнюдь не одинаково, но где-то их мысли сходятся очень близко. Молчание прерывает Ковалевский:
— Тем знаменательней... Тем знаменательней, когда то, что мы ныне наблюдаем, может происходить даже при посредстве таких, как Гасфорт... Ход истории таков, что Россия закрепится на всем пространстве до Тянь-Шаня, как закрепится она и на Амуре... И прежде всего закрепится трудом русского мужика. Теми заселит новые земли, кто воли ищет.
На рауте у Блудова все заметили, какое внимание уделил хозяин неизвестному армейскому поручику.
Поручик султан Валиханов оказался самым оригинальным персонажем петербургского зимнего сезона — кайсацкий принц, странствовавший по загадочной Азии под чужим именем. Молодого кайсака сравнивали с Шамилем, которого осенью привозили в Петербург. Кавказский имам, вождь газавата, наконец-то побежденный и доставленный пленником в столицу, оказался, по мнению общества, не столь уж страшным при ближайшем рассмотрении. Глазами не сверкал, кинжалом не размахивал. Мирный бритоголовый татарин. Рыжая крашеная борода, равнодушный взгляд. По-русски, а тем более по-французски, ни слова не понимает... Сплошное возникло среди публики разочарование в Шамиле, и если что и осталось от его пребывания в Петербурге, так это мода на узкие пояса с серебряным набором.