Друг мой, Колька
Поступки, говорят, выстраивают человека. Может, это и так, не знаю. Да, вы у Кольки спросите, он свой главный поступок в неполные четырнадцать лет совершил: отнял у станичных мальчишек круглую железяку, которую они, купаясь, поймали в горной реке, разогнал этот «лягушатник», а потом, на правах старшего, шибанул ее о скалу.
Прошелестела беда каменными осколками над головами испуганных пацанов, а вот Кольке не повезло: выбило оба глаза, прорядило пальцы на обеих руках... в общем, всего посекло. Думали, до райцентра не довезут.
Определили его, как взрослого, в палату к фронтовикам. Прозвали тоже по-взрослому: Николай Карпович. Так с первого дня повелось: каждый станичник считал своим долгом собрать узелок со скудным гостинцем и приехать в военный госпиталь. Заходили, кланялись до земли:
- Спасибо тебе, Николай Карпович, что Васятку мово спас.
В общем, выдюжил Колька. Вернулся домой, научился ходить без палочки.
Выждал отец и сказал:
- Собирайся, сынок. Ты уже взрослый. В город поедешь, по поездам просить. С тобой на горбу, мне братьев твоих и сестер у голода не отбить.
Все понимал Колька, сам ждал этого разговора. Не раз примерял на себя убогость и сирость. Да только сползали они с его гордой души грязными лоскутами. И тогда, единственный раз в жизни, он встал на колени:
- Говорят, где-то недалеко дядька один живет. Он учит детей играть на баяне. Отвези меня, папка, к нему. Научусь - отбатрачу.
- На гармошке, - мгновенно смекнул хозяйственный казачура, - на гармошке подают лучше!
Мой отец долго отказывал. Не хотелось ему тратить время на бесперспективного ученика - слепого, беспалого и, к тому же, начисто лишенного музыкального слуха. Но голод сильнее разума.
Так в нашей хате появился чужой. Его привезли вместе с платой за обучение: полновесным мешком картошки и черно-белой козой по прозвищу Зойка, которую я сразу же невзлюбил.
Пришлось потесниться. Ведь было нас у отца - малолетних сестер и братьев - целых пять штук. Мамку никто не помнил. Мамка еще до войны сгинула. Люська тоже не в счет, она старшая. Как только исполнилось десять лет, ее отдали «в семью»: за ребенком чужим смотреть, стирать, да помогать по хозяйству. По ней я очень скучал. Люська была очень умная: знала в лесу все съедобные листья и травы и всюду таскала меня с собой. С ней я первый раз испытал ощущение сытости. Это было незабываемо: совсем не мечтать о еде! Правда, от листьев сильно вязало во рту, слипались кишки, и болел низ живота. Тогда мы с сестрой выбирались на берег ручья, ложились на скользкие камни и пили холодную воду. А еще Люська пекла замечательный хлеб. Для теста замешивала в равных пропорциях опилки, отруби, толченую грушу «дичку», муку из мешка, и ставила в русскую печь. Получалось вкуснее, чем у отца.
В общем, бегал я сам по себе. Был самым никчемным в семье - типичный дистрофик: непропорционально огромная голова, тонюсенькие ножки и ручки, да вздувшийся, вечно пустой, живот.
С появлением Кольки, жизнь моя стала более упорядоченной.
Привалило забот и хлопот: нужно было пасти ненасытную Зойку.
Эта мерзкая животина не ставила меня ни в ломаный грош. Таскала за собой на веревке в поисках более сочной травы, пока ей самой не надоедало. Я бегал за ней, спотыкаясь и падая, а Колька, тем временем, «учился на музыканта». Отец отводил его в пустующий сельский клуб, показывал простейшие гаммы и уходил на работу, прикрыв за собой дверь и плотно захлопнув ставни, чтоб не пугать работников сельсовета, который находился в хате напротив - все одно, мол, слепой.
Как я уже говорил, не было у Кольки музыкального слуха, зато голосище сродни упрямству. Он упорно терзал меха несчастной гармошки, с силой давил на клавиши своими обрубками и утробно орал: «Гэ-э-э!!!». «До» первой октавы, «си» самой последней, и все прочие ноты звучали для него одинаково: «Гэ-э-э!».
После обеда я поступал в распоряжение Кольки, становился его глазами. Дел было много: заготавливать сено на зиму, хворост для печки, а когда наступал сезон - собирать в лесу дикие груши и сдавать их заготовителям.
Лес, прилегающий к нашей станице, был изначально поделен на сектора, по количеству едоков в каждой семье. Люди выходили на промысел целыми семьями, так как эта работа сулила живую копейку. С появлением Кольки, в нашей маломощной команде появился, серьезный игрок.
- Ты, Юр, на толщину не смотри, - инструктировал меня старший товарищ, - главное, чтоб вверху было рясно!
Я находил подходящее дерево, и тогда начиналось самое удивительное. Колька вжимался в ствол, обнимал его своими лапищами и начинал раскачиваться. Как это у него получалось? - до сих пор не пойму, но только вся крона приходила в движение, начинала мелко-мелко трястись, и на землю щедрым потоком сыпались спелые, зеленые груши, и даже листва. Когда этот поток иссякал, мы начинали сбор. Куда там угнаться за Колькой! Его трехпалые клешни двигались с удивительной быстротой. Я едва успевал наполнить небольшую холщевую сумку, а он уже завязывал последний чувал.