Оставив основной урожай там же, под деревом, мы до позднего вечера перетаскивали груши в заготконтору. Бывало и так, что не успевали. Но за целостность наших мешков, оставшихся где-то в лесу, как-то не беспокоились. Ну, не было в нашем народе привычки прибирать к рукам то, что плохо лежит.
Ничто так не объединяет людей, как тяжелый совместный труд, где один от другого зависит. Постепенно мы с Колькой стали друзьями. По своему развитию он все еще оставался мальчишкой, все объяснял очень доходчиво, потому что не забыл времена, когда еще был зрячим. Так, по его наводке, по внешним образным признакам, я научился находить гнезда земляных пчел, раскапывать их и добывать ярко-желтые бусинки ароматного меда. Он же мне посоветовал изредка угощать медом козу, чтобы она с большей охотой ходила за мной.
В конце концов, мы с Зойкой поладили. У меня появилась не только возможность, но и желание посещать своего нового друга во время его музыкальных занятий. А шли они без особых сдвигов, не считая, конечно, того, что он к тому времени порвал две гармошки и перешел на баян. Я долго сидел в сторонке, но как-то не выдержал и сказал:
- По-моему, это просто.
- Все просто, пока сам не попробуешь, - обиделся Колька. - На!
Я взял инструмент, пробежал пальцами по ладам.
- Ну-ка, ну-ка, - вдруг встрепенулся он, - давай-ка еще разок, немного помедленней...
Мне кажется, для него было откровением, что шестилетний пацан может выдать нечто такое, что не в силах повторить он - почти уже взрослый мужик.
Скажу без излишнего хвастовства, что с тех пор дело пошло: Сначала гаммы, потом арпеджио, потом простейшие пьесы. Даже неизменное «Гэ-э-э!» стало звучать в Колькином исполнении более нежно.
Ближе к зиме приехал Колькин отец. Привез из ремонта обе гармошки и еще одну, запасную. Специально для него был устроен комплексный смотр. Старый Карпо почтительно слушал «Одинокую гармонь» Блантера, «Дивлюсь я на небо» в обработке Зарембы, а «убил» его Колька вальсом «Амурские волны». Верней, не самим вальсом, а проигрышем на басах после первой части куплета: «та-да-та-да-та».
С тех пор мы с моим старшим другом занимались тандемом и вместе окончили музыкальную школу. Потом наши пути разошлись. Кольку забрал отец. Он уехал в родную станицу, и долгое время работал концертмейстером в клубе. Составлял программы, ставил спектакли, писал для них музыку и сам же аккомпанировал.
Когда в заочном университете имени Крупской открылся композиторский факультет, отослал туда свои документы и, к своему удивлению, поступил.
Учеба давалась легко. Многое из того, что давалось на семинарах, Колька освоил еще в школе. Методические материалы поступали по почте. Нужно было выполнять все задания и отправлять отчеты в Москву. С писаниной помогли сестры.
Пролетели четыре года. Пришла пора получать диплом. За ним нужно было приезжать лично.
В мандатной комиссии были немало удивлены, увидев столь специфического выпускника:
- Лазарев? Не может этого быть! И вы претендуете на красный диплом?!
- Понимаете, молодой человек, - поучал его чей-то скептический голос, - музыка это искусство. Здесь голой теории мало, нужно еще отыграть программу...
- Без проблем, - усмехнулся Колька, - давайте баян.
Сейчас Николай Лазарев - народный артист Адыгеи, автор песен, признанный классик народной и симфонической музыки. Как свойственно всем слепым, гордо и высоко несет через жизнь свою непокорную седовласую шевелюру.