А теперь это кажется далеким, нереальным. Сейчас время как бы остановилось. И все пережитое мной на берегу утеряло остроту, мир сузился до размеров лодки. Над головой многометровая толща воды. Где-то там, наверху, перекатываются мутно-серые волны. Бездомный бродяга ветер дурит не в меру, свирепо мечется над морем. А здесь — тишина глубин. Что-то таинственное и неповторимое есть у нее.
Сюда никогда не заглядывает солнце, но жизнь здесь все-таки существует. Тут нет времен года, тут всегда постоянная температура... Постоянство...
Нет, оно и здесь мнимое. Подводная тишина обманчива. Она нередко таит в себе предательскую опасность. В это подводное безмолвие я вслушиваюсь всем своим существом. И тогда кажется, что я врастаю в эту тишину, становлюсь ее составной частью. Это состояние помогает мне четко работать.
Только что нашу лодку преследовали корабли «противника». Они не жалели глубинных бомб, и в иную минуту каждый из нас мог бы стать легкой добычей морских пиратов. Но слаженные действия всего экипажа выводят лодку из опасной зоны сплошных взрывов. И мы не только защищаемся, мы — нападаем. Оторвавшись от «противника», выбираем цель и начинаем атаку.
Надо отдать должное акустику Борису Романцову. Обстановка была очень сложная. И тут он показал себя мастером. Главное, не суетился в напряженный момент атаки. У него поразительный слух. Я три года плаваю с Романцовым и не помню случая, чтобы он когда-либо прозевал цель или неправильно классифицировал контакт.
И сейчас, после удачной атаки, я совершенно спокоен, потому что на вахте Романцов. Откинув назад голову, он, как изваяние, сидит в своей крохотной рубке и слушает голос моря. Синие глаза его чуть прищурены. О чем он думает?..
Лодка справилась с одним заданием, а радисты принесли мне телеграмму: впереди новая задача, сопряженная с еще большим риском. Романцов был первым, кому я сказал об этом. Рисуя картину предстоящей «баталии», я смотрел на него, ожидая увидеть недовольство или огорчение. Но матрос попросил об одном: не отправлять его на отдых.
— Честно, я не устал, — убеждал он.
Для меня, командира лодки, все члены экипажа одинаково близки и дороги. Но с Романцовым у меня особые отношения. Может быть, потому, что Романцов более, чем кто-нибудь, напоминает мне ушедшую юность, а может, потому, что ему, немного взбалмошному парню, не хватает логики, последовательности в поступках, и он часто обращается за помощью ко мне. А истории с ним случаются разные. Жизнь ведь тоже похожа на плавание в неведомое, и она не всегда обходится без происшествий.
История, в которой Романцов серьезно оступился, мне знакома до таких подробностей, будто это случилось не с Борисом, а со мной. Помню, как растерянный и взволнованный Романцов пришел просить увольнительную, а Таня осталась ждать у проходной. Она стояла и думала, как я потом узнал, что ей, может, не стоило горячиться и приезжать к Борису вот так неожиданно. В конце концов, можно было обо всем честно и прямо сказать в письме или решить молча, без всяких объяснений. Позже она написала мне, что рассудила тогда так: «Уступлю сейчас, — значит, больше не существую».
Не отпускать Романцова в увольнение у меня были веские основания. В тот день он вернулся с гауптвахты. Но я отпустил его с корабля на сутки. Счастливый и радостный, Борис побежал к Тане. Потом он мне обо всем рассказал, как на исповеди...
Они прошли квартал и оказались в парке. Таня внимательно посмотрела на Бориса и спросила:
— А почему у тебя нет старшинских нашивок на погонах?
— Не верь глазам своим, — пошутил Борис.
— Я серьезно тебя спрашиваю, — сказала Таня.
Романцов, краснея, неуверенно проговорил:
— Понимаешь, моя форма не выглажена, и я надел чужую.
Таня ничего на это не ответила. Она подняла воротник плаща, лицо ее сделалось хмурым и суровым.
— Что с тобой, Танюша?
— Как странно, Борис... Я не хотела верить в то, что ты врешь мне. Я же знаю, что тебя разжаловали.
— Кто тебе наболтал? Неужто Ленька Сорокин? — И Борис тут же стал оправдываться: — К сожалению, это так. Меня разжаловали. Но понимаешь, я не хотел тебя расстраивать, потому что...
Таня не дала ему договорить.
— Ты... Так нельзя, Борис! — с горечью и упреком сказала она.
— Танюша! Не надо... — почти закричал Романцов.
— Я могу замолчать, не досказав. Но будет ли это лучше для тебя? Ты должен выслушать все. Ты поступил подло по отношению ко мне. Леньке Сорокину поручил «присматривать» за мной. Зачем тебе понадобилось это? Зачем?!