– Я хотел узнать, какой католический храм в Прессбауме вы мне порекомендуете, отец, – проговорил я.
Посмотрев на билет и услышав мой тщательно сформулированный вопрос, отец Ладжоло чуть покривился, как будто очень недовольный моим появлением, и на минуту мне показалось, он сейчас ответит, что ничего о Прессбауме ему не известно.
– Возможно, я сумею помочь вам… – сказал он с сильным итальянским акцентом. Почти таким же сильным, как запах кофе и сигарет, сопровождавший его. – Не знаю. Все зависит… Пойдемте со мной.
Священник провел меня в ризницу, где было потеплее, чем в церкви. Там стоял сосуд со святой водой, газовая плита, шкаф для церковного облачения, на стене висел деревянный крест, а в открытую дверь виднелась уборная. Он притворил дверь, через которую мы вошли, и запер ее. Потом подошел к столику с чайником, чашками и блюдцами.
– Кофе? – предложил он.
– Пожалуйста, отец.
– Садитесь, друг мой. – Он указал на одно из двух кресел с протертой обивкой.
Я сел и вынул сигареты.
– Не возражаете? – Я протянул ему «Лаки».
Он издал смешок:
– Нет, совсем не возражаю. – И, взяв сигарету, добавил: – Думаю, что некоторые апостолы были курильщиками, как считаете? В конце концов, они же были рыбаками. Мой отец – рыбак из Генуи. А все итальянские рыбаки курят. – Он зажег газ, потом прикурил. – А уж когда Христос вошел на рыбацкую лодку и разразился шторм, все они точно закурили. Человек курит, когда испытывает страх, курение помогает скрыть, что он боится, отвлекает. А если вы, попав в сильный шторм на море, начинаете молиться или петь гимны, это вряд ли поможет вам преодолеть страх, верно?
– Думаю, все зависит от гимна, – отозвался я, догадавшись, что мне подали условную реплику.
– Что ж, может и так. А какой ваш любимый гимн?
– «Как велико искусство Твое», – без запинки ответил я. – Мне нравится мелодия.
– Да, вы правы, – он уселся в кресло напротив, – гимн красивый. Лично я предпочитаю наши итальянские марши «И Canto degli Arditb или «Giovinezza». – Он хихикнул, называя эти походные песни молодчиков Муссолини. – Мне говорили, мотив вашего гимна похож на «Хорст Вессель». – Священник пыхнул сигаретой. – Так давно не слышал этой песни, даже почти забыл слова. Не напомните?
– Вы же не хотите, чтобы я пел ее?
– Отчего же? – сказал Ладжоло. – Если не возражаете, потешьте старика – спойте, пожалуйста.
«Хорст Вессель» я всегда терпеть не мог. Слова, однако, помнил достаточно хорошо. Были времена в Берлине, когда, гуляя по городу, вы слышали песню несколько раз на дню, и уж непременно в кино перед новостями и во время новостей с фронта. А на Рождество 1935-го несколько человек затянули ее в церкви во время рождественского богослужения. Но сам я пел «Хорст Вессель», только когда нельзя было не петь, иначе рискуешь быть избитым. Откашлявшись, я затянул глухим баритоном:
Священник кивнул и протянул мне кофе. С благодарностью обхватив обеими ладонями чашку, я вдохнул горько-сладкий аромат.
– Желаете последние два куплета? – осведомился я.
– Нет-нет. – Он улыбнулся. – Все в порядке. Я всегда прошу людей спеть. Приходится соблюдать осторожность, знаете ли. Надо же проверить, с кем имеешь дело. Понимаете? – Он перебросил сигарету в угол рта, прищурился от дыма и вынул блокнот и карандаш.
– Не уверен, что «Хорст Вессель» поможет, – заметил я. – К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, русские наверняка знали слова не хуже нашего. Некоторых в концлагерях даже силой заставляли учить.
Отец Ладжоло громко отхлебнул кофе, не обратив внимания на мои слова.
– Ну а теперь, – сказал он, – кое-какие детали. Ваше имя.
– Эрик Груэн.
– Номер партийного билета, удостоверения СС, звание, место и дата рождения.
– Вот. – Я протянул листок с записями, которые сделал, изучая досье Груэна в русской комендатуре.
– Спасибо. – Ладжоло пробежал записи глазами. – Есть у вас при себе документы, удостоверяющие личность?
Я протянул ему паспорт Эрика Груэна. Внимательно пролистав его, он сунул и его, и листок в блокнот.
– Пока мне придется подержать все у себя. Ну а теперь объясните, что толкнуло вас обратиться к нам.
– Моя собственная глупость, отец, правда, – ответил я, удрученно нахмурившись. – У меня умерла мать, чуть больше недели назад. Вчера состоялись похороны на Центральном кладбище. Я, конечно, знал, что рискованно показываться в Вене, но мать-то у человека одна, верно? В общем, понадеялся, а может, все обойдется, если не буду лезть людям на глаза. Я даже не был уверен, что меня действительно ищут союзники.
– А приехали вы под своим настоящим именем?
– Ну да, – пожал я плечами. – В конце концов, прошло уже больше пяти лет, и в газетах читаешь о возможности амнистии для… «старых товарищей».
– Боюсь, что нет. Пока, во всяком случае, нет.
– Но оказалось, меня разыскивают. После похорон меня узнали. Один из слуг моей матери пригрозил мне, что, если я не дам ему определенную сумму денег – абсурдно огромную, – то сообщит властям, где меня найти. Я схитрил, решил потянуть время и поехал обратно в отель, намереваясь съехать оттуда и немедленно вернуться домой, но там меня уже поджидал Международный патруль. С тех пор слоняюсь по Вене, провожу время в барах и кафе. Соваться в какой-то другой отель или пансион боюсь. Вчера вечером зашел в «Ориенталь», позволил какой-то девице подцепить меня и провел ночь с ней. Я просто не мог придумать, куда мне деваться.
Ладжоло пожал плечами, как бы соглашаясь со мной:
– А где вы жили до сих пор? Я имею в виду, до Вены.
– В Гармиш-Партенкирхене. Местечко тихое, спокойное. Никто там не обращает на меня никакого внимания.
– А вернуться туда можете?
– Нет. Человек, который шантажировал меня, знает, где я живу. Не сомневаюсь, что, не получив денег, он немедленно сообщит союзным властям о моем адресе.
– А та девушка, у которой вы провели ночь, – спросил он, – ей можно доверять?
– Пока я ей плачу, думаю, да.
– А вы ей о себе что-нибудь рассказывали?
– Нет. Ничего.
– Это правильно. Ей известно, что вы пошли ко мне?
– Нет, конечно же, отец! Никто про это не знает.
– Вы сможете переночевать у нее еще одну ночь?
– Да. Я даже уже договорился.
– Отлично, – одобрил он. – Потому что мне потребуются по крайней мере сутки, чтобы организовать ваш побег из Вены. – Это весь ваш багаж? – Он указал на сумку.
– Да. Все остальные вещи в отеле – зайти за ними я не рискую.
– Разумеется, не стоит. – Он вынул изо рта сигарету. – Встретимся здесь завтра днем, часа в четыре. И будьте готовы к отъезду. Наденьте теплую одежду. Купите, если нет. А еще я хочу, чтобы вы до завтрашнего дня сфотографировались. – Священник нацарапал адрес в блокноте и, вырвав листок, протянул мне. – На Элизабет-штрассе, напротив Оперы, есть магазин. Спросите герра Вайера. Зигфрида Вайера. Он наш друг, ему можно доверять безоговорочно. Скажите ему, что вас прислал я. Он знает, что требуется делать. Я записал вам его номер телефона на случай, если вас что-то задержит: «вэ» двадцать шесть четыреста двадцать пять. Держитесь подальше от вокзалов, телеграфов и почт. Сходите в кино, в театр. Куда-нибудь, где потемнее, где много народу. Сколько у вас денег?
– Хватит, чтобы пока продержаться, – ответил я.
– Отлично. А оружие?
Я заколебался, слегка удивленный таким вопросом от служителя Бога.
– У меня нет.
– Будет совсем худо, если вас арестуют сейчас, – заметил отец Ладжоло, – когда мы запустим весь наш механизм в действие, чтобы вызволить вас из Вены.