Прошло полчаса и, слегка притомившись, я решил порыться в бюро с досье; когда я буду разговаривать с полицией, то получится гораздо убедительнее, если я представлю подтверждающие мои слова документальные свидетельства. Не тому, что Груэн и Хенкель ставили эксперименты на евреях в Дахау. Это известно. А тому, что они продолжают начатое, используя как подопытных кроликов местных немцев-военнопленных. Полиции это понравится не больше, чем мне. Если по какой-то случайности суд не предъявит обвинения Груэну, Хенкелю и Цехнер за то, что они творили в войну, ни один германский суд не оставит без внимания массовые убийства немецких военных.
Папки были аккуратно расставлены в алфавитном порядке. Записей до 1945 года не было, зато на каждого человека, которого заразили малярией после окончания войны, велась детальная история болезни. Первая, которую я просмотрел, – медицинская карта лейтенанта Фрица Ансбаха, он был военнопленным, которого лечили от нервной истерии в Партенкирхенском госпитале. Малярией его заразили в конце ноября 1947 года. Когда его начали трясти приступы, ему стали вводить испытываемую вакцину споровакс. Через семнадцать дней Ансбах умер. Причина смерти: малярия. Официальная причина – вирусный менингит.
Я пролистал еще несколько папок из верхнего ящика. Похожая история. Я сложил их на столе, приготовившись взять с собой, когда поеду в Мёнх. Теперь у меня было все, что требовалось. И я даже уже решил не открывать средний ящик этого зловещего бюро. Но что-то как будто толкнуло меня, и я все же открыл. Иначе я никогда бы не наткнулся на папку с фамилией «Хендлёзер».
Я медленно прочитал досье. Потом перечитал еще раз. Мне встретилось множество медицинских терминов, абсолютно незнакомых, но кое-что я все же понял. Десяток графиков, показывавших температуру «объекта», сердечный ритм до того, как они поместили ее руки в коробку, содержащую около ста зараженных москитов, и после. Я вспомнил, как подумал тогда, что жену искусали блохи или постельные вши. Все время, пока жена лежала в психиатрической больнице Макса Планка, там появлялся Хенкель со своим маленьким ящиком смерти. Они вводили ей вакцину споровакс IV, но лекарство не подействовало. Так же, как не действовало и на других. И Кирстен умерла. Ее смерть объяснить было легко: малярию можно списать хоть на грипп, хоть на вирусный менингит, особенно в немецком госпитале, где не хватает оборудования, препаратов для анализов. Мою жену убили… Желудок у меня съежился, точно проткнутый воздушный шарик. Эти подонки убили мою жену так же наверняка, как если бы приставили ей к голове револьвер и вышибли мозги.
Я опять уткнулся в медицинскую карту. Поместили ее в госпиталь по ошибке, как женщину одинокую и с неправильным диагнозом – «умственно неполноценная», а потому сделали вывод: ее никто не хватится. Когда Кирстен перевели в госпиталь, она «поддалась» болезни. «Поддалась». Сформулировано так, будто она всего лишь устала и, поддавшись усталости, заснула, а не умерла. Точно они не знали разницы, как не знали, что у этой несчастной женщины был муж.
Я прикрыл глаза. Стало быть, не блохи и не вши. А укусы комаров. А комар, который укусил меня, когда я был в госпитале? Может, единственный, выбравшийся из коробки? Может, вот оно – объяснение так называемой пневмонии, которой я заболел, после того как меня избили подручные Джейкобса из «ОДЕССЫ». Может, никакая это и не пневмония была. А слабо выраженная форма малярии. Хенкель не сумел распознать. Ему и в голову не пришло подозревать, что моя лихорадка может иметь причиной «энтомологический переносчик инфекции», как они это называли. Так же как у него не было никаких поводов заподозрить, что Кирстен Хендлёзер была моей женой. Что, может, и к лучшему. Не то угостили бы меня еще и спороваксом.
Новость кардинально меняла ситуацию. Реакция полиции представлялась мне непредсказуемой. А мне требовалась уверенность, что эти люди понесут должное наказание за их преступления. Значит, наказать их я должен сам. Внезапно я гораздо лучше понял мстителей из еврейских отрядов «Накам». Что это за кара – несколько лет отсидки в тюрьме – для негодяев, которые совершили зверские преступления? Для людей вроде доктора Франца Зикса из департамента управления безопасности «по делам евреев». Того самого, что в сентябре 1937-го послал меня в Палестину. Израиль, как теперь мы должны называть эту страну. Я понятия не имел, что случилось потом с Паулем Бегельманом, евреем, чьих денег так жаждал Зикс. Но Зикса я видел потом в Смоленске, он командовал специальной оперативной группой, которая истребила семнадцать тысяч человек. И за это ему вынесли приговор – всего двадцать лет заключения. А если новое федеральное правительство Германии добьется своего, то он выйдет на поруки, не отсидев и четверти срока. Пять лет за убийство семнадцати тысяч евреев! Неудивительно, что израильтяне считают: их долг казнить таких людей собственноручно.
Услышав какой-то щелчок, я открыл глаза, с опозданием поняв, что щелчок этот – взводимый курок на «смит-вессоне» тридцать восьмого калибра. Красивый револьвер с рубчатой рукояткой – я уже видел его в бардачке «бьюика» Джейкобса. Оружие я всегда хорошо помню. Особенно если оно нацелено мне в физиономию.
– Отодвинься от стола, – спокойно приказал майор, – и положи руки на голову. Всё – медленно. У моего тридцать восьмого калибра очень легкий курок, выстрелит – не заметишь, стоит твоей руке чуть подвинуться к тому маузеру. Я заметил на снегу твои следы. Надо же так наследить! Какой ты неосмотрительный!
Откинувшись на стуле, я положил руки на голову, не спуская глаз с черного зрачка ствола, – тот все приближался. Мы оба знали: нажми он на курок, и я покойник. Тридцать восьмой калибр снабжает человеческий череп десятком дополнительных вентиляционных отверстий.
– Будь у меня побольше времени, – сказал Джейкобс, – я бы полюбопытствовал, как это ты умудрился сбежать из Вены так быстро. Впечатляет. Предупреждал же я Эрика, чтобы не давал тебе денег. Ты с их помощью вырвался из Вены, так? – Подавшись вперед, он осторожно взял со стола мой пистолет.
– Ну что ты! Деньги все еще при мне.
– О? И где же они? – Он поставил на предохранитель мой автоматический пистолет и засунул его за ремень брюк.
– Недалеко, – ответил я. – Можем поехать и забрать их, если желаешь.
– А могу, Гюнтер, вышибить их из тебя рукояткой револьвера. Но тебе повезло, время поджимает.
– Торопишься на самолет?
– Именно. А теперь давай сюда паспорта.
– Какие еще паспорта?
– Если мне придется просить второй раз, лишишься уха. И не обманывай себя, будто кто-то примчится на выстрелы. Тут за углом такая пальба по тарелочкам стоит!
– Довод неплохой. Можно опустить руку достать их? Они в кармане пальто. Или ты предпочитаешь, чтоб я зубами доставал?
– Только указательным пальцем и большим. – Отступя на шаг, Джейкобс приставил револьвер к моей голове. Тут он заметил открытую папку передо мной. Не было смысла давать ему лишний повод нажать на курок, поэтому, вытянув паспорта из кармана, я бросил их поверх папки.
– Чего это ты там читал? – Забрав паспорта и билеты, он спрятал их в карман своего короткого кожаного пальто.
– Записи о болезни одного из пациентов твоих протеже. – Я захлопнул папку.
– Руки на голову! – рявкнул Джейкобс.
– Думаю, врачи из них не слишком умелые. За всеми их пациентами водилась прегадостная привычка – умирать. – Я изо всех сил старался унять злость, но уши у меня горели. Я надеялся, он подумает – из-за холода. Мне дико хотелось превратить его морду в кровавое месиво, но сначала надо увернуться от выстрела.
– Победа стоит всех расходов, – заметил он.
– Легко говорить, когда платишь не ты.
– Военнопленные нацисты? – ухмыльнулся майор. – Вряд ли кто заплачет о десятке больных фрицев.
– А тот парень, которого ты вез в Дахау? – напомнил я. – Он тоже из этих нацистов-военнопленных?
– Вольфрам? Так, расходный материал. Тебя мы выбрали по той же причине, Гюнтер. Ты тоже расходный материал.