Взвод спецназа ГРУ получил задание присоединиться к отряду полковника Мбванго и принять участие в рейде по Мамбези. Девятнадцать бойцов на двух грузовиках выехали к реке и встретились с отрядом полковника. Среди них были капитаны Таранов и Бабушкин. Впрочем, в документах фигурировали совсем другие, не русские, имена и фамилии.
Уже с момента встречи с отрядом стало ясно, что добром этот рейд не кончится. Отряд на самом деле оказался бандой из двухсот с лишним головорезов. В нижнем течении Мамбези судоходна на длине около четырехсот километров. Они спускались вниз по реке на ржавой самоходной барже и двух десятках разнокалиберных лодок. На баке баржи стояли несколько шестов с отрубленными головами и новенький «браунинг М2» на треноге. Вокруг лежала масса цинков с натовскими патронами калибра «двенадцать и семь». Под навесом на палубе сидел в кресле полковник Мбванго – худой негр лет двадцати пяти в белоснежном кителе с немыслимым количеством наград на груди и длинной саблей на расшитом золотом поясе. Он выглядел опереточно-колоритно, и офицерам ГРУ стоило огромного труда сдержать улыбки при виде этого полупьяного чучела. Впрочем, трезвых в отряде полковника было очень мало. Все или почти все двести с лишним уродов оказались либо пьяными, либо обкуренными. Вооружен этот сброд был чем угодно: топорами, ножами, дробовиками, советскими «ППШ» и «АКМ», винтовками «маузер», «арисака», «галил», копьями, револьверами… у одного Таранов увидел кремневое ружье калибра миллиметров двадцать пять.
Да, спецназовцам стоило большого труда сдержать улыбки. Впрочем, скоро им стало не до смеха: на корме баржи обнаружили клетку. Внутри лениво лежали две пантеры и… наполовину съеденное тело ребенка… Командир взвода, майор Кислицын, сразу отдал приказ шифровальщику сообщить обо всем увиденном на базу. С базы пришел ответ: выполнять задание.
С первых же минут Мбванго заявил Кислицыну, что он – Мбванго – полковник, а Кислицын – майор и обязан выполнять все его приказания. Краска проступила даже сквозь густой загар на лице майора.
– Игорь, – сказал Таранов Кислицыну по-русски, – давай перебьем всю эту сволоту прямо сейчас.
– Выполняем приказ, капитан, – ответил Кислицын.
– Есть, – буркнул Таранов. Над баржей громко орал динамик, звучала местная музычка, нещадно жарило солнце, воняли разлагающиеся отрубленные головы. Полковник пофранцузски объяснил Кислицыну, что «цель великого похода – уничтожение эксплуататоров, конфискация ценностей для дела революционной борьбы».
– Ясно, – решили офицеры, – поход за зипунами… грабеж! Но мы-то тут причем? О чем наши мудаки в Союзе думают?
Спустя час вышли в рейд. Флотилия снялась с якоря, затарахтел старый дизель – пошли. Для воодушевления пили пиво и стреляли в воздух… Великий поход!
Четверо советских разведчиков двигались впереди на надувном катере. Мимо плыли низкие, заросшие лесом берега. Полковник предложил майору Кислицыну выпить. Майор отказался. Тогда полковник предложил майору женщину. Совсем молоденькая китаянка, сказал он, и очень хорошо умеет делать любовь. Майор сплюнул на грязную палубу и ушел. Мбванго рассмеялся и что-то сказал ему вслед. Очевидно, оскорбительное.
К полудню вышли к поселку. Довольно большому, удобно раскинувшемуся на мысу. На берегу стояли лодки, сушились сети. Возле лодок лежали мелкие собачонки с высунутыми языками. Когда появилась баржа, на берег начали стекаться аборигены. Баржа ткнулась тупым носом в берег. Полковник Мбванго вышел вперед и произнес длинную, минут на десять, речь на местном диалекте. Таранов почти ничего не понял.
– Что говорит? – спросил он у Олега.
– Требует сдать все деньги и ценности для дела освободительного движения… И еще чего-то, но мне не понять.
Какие такие деньги и ценности могут быть у этих полуголых людей, Таранов не знал.
…Потом начался грабеж. Советские офицеры мрачно смотрели, как «освободители» тащили из поселка все, что нашли стоящего: корзины и мешки с едой, посуду, швейную машинку, кувшин с вином, сети, жалкую одежонку. Пыхтя, на борт затащили старинное трюмо с большим темным зеркалом. Полковник сразу стал любоваться собой. Напоследок на баржу загнали с полтора десятка свиней и семь молодых женщин. Крик стоял на берегу, плач… Кислицын подошел к полковнику, спросил: зачем взяли женщин?
– Это не твое дело, майор, – надменно сказал Мбванго. Кислицын снова велел дать шифровку в базу. База ответила: выполнять приказ, не допускать конфликтов с товарищем Мбванго. А товарищ Мбванго уже начал делить награбленное.
Трагедия разыгралась вечером, когда встали на ночлег. Часть бойцов уже валялись пьяные. На берегу горели костры, и вокруг них кипела жизнь: играли в карты, в кости, выигрывали и проигрывали. Вспыхивали драки. Из трюма на палубу подняли плененных женщин. В небе взошла огромная луна. Река, лес, палуба баржи были залиты лунным светом. Белый китель полковника отливал голубым… Испуганные женщины сбились в кучку. Мбванго приказал им обнажиться. Полетели на палубу тряпки. Гогочущая толпа «освободителей» собралась вокруг.
– Ну, скоты, – процедил сквозь зубы Кислицын. – Освободители, мать их в дышло.
Рядом с полковником вдруг появилась откуда-то маленькая, грациозная китаянка. Она была совершенно голая, в туфлях на высоченных каблуках и с плетью. Мбванго что-то сказал китаянке. Она засмеялась и показала плетью на одну из женщин. Мбванго тоже засмеялся и ответил: хорошо. Это слово Таранов понял.
Китаянка поднесла к губам рукоятку плети, облизала ее. Тут только Таранов разглядел, что черная, блестящая от слюны рукоятка имеет вид фаллоса. А потом… потом началось нечто совершенно мерзкое. Фантастическое в своей отвратности и жестокости. Светила луна, скалились головы на шестах, грациозная юная голая китаянка устроила кровавую потеху с плетью-фаллосом. Звучал истошный женский крик. Пантеры в клетках заволновались, учуяв свежую кровь… Голос китаянки звучал серебряным колокольчиком. Она смеялась.
…Спецназовца кровью не напугаешь, пытками не удивишь – что такое форсированный допрос пленного в полевых условиях, знает каждый из них. Рука, если надо, не дрогнет, и жалость не колыхнется в душе… Но то, что происходило на ржавой палубе старой баржи, не было допросом пленного. То, что творилось, не подходило ни под какое определение.