Дымов Осип
Друг
Осип Дымов
Друг
Его жизнь текла однообразно, серо, в кругу одних и тех же маленьких, эгоистических людей, с которыми встречался за работой или в редкие часы отдыха. Одни и те же предметы окружали его: серый стол, наклоненное зеркало, запыленная лампа, полутемная лестница. И так из года в год. Он проходил по тем же улицам, видел те же телефонные столбы, те же вывески. Кричали вороны, качались деревья, изредка светило солнце, чаще -- шел дождь и бил ветер.
Уже ушли утехи молодости, о них не вспоминал. Подрастали дети, в доме часто стоял крик, пахло бельем, скверных обедом, полуприкрытой бедностью. Серый день входил в тусклые небольшие окна, скучный вечер вползал во все углы вместе с желтым светом зажженной лампы. Били часы; кто-то глухо кричал, ругаясь на дворе; время текло, точно грязная вода.
Подошло несчастие, позор, горькая обида... Но и это подкралось тускло, душило неприметно, тайком. Надо было молчать, скрывать, закусить губы и даже дома улыбаться и быть спокойным. Стыдно было перед прислугой, перед детьми. В доме появился запах духов и пудры, который раздражал и не давал забыть о том, что происходит. Жена теперь представлялась ему нечистым, хитрым существом, до которого избегал дотронуться, точно боялся запачкаться. В то же время проснулось острое чувство к ней: не то любопытства, не то желания. Но любви давно не было, и он, схоронив про себя свои чувства, жил рядом с женщиной, которая его обманывала.
-- Куда уж... чего ради? Черт с ними!.. -- бормотал про себя.
Неожиданная телеграмма вывела его из состояния долголетнего сонного, отупения и взволновала. Телеграфировал старый друг, товарищ детства, сибиряк, с которым не виделся лет пятнадцать. Друг возвращался из Сибири, где сколачивал капитал, и проезжал тот город, в котором жил приятель-провинциал.
Тревожно шла ночь. Поезд приходил рано утром; он боялся проспать. Ему снилось, что он уже встал, вышел из дому, идет по полутемным улицам. Просыпался в тревоге, опять засыпал, и опять снилось то же. Наконец, встал и проделал все то, что приснилось в полукошмаре. Ныла тупой болью голова, но это было приятно, потому что напоминало молодость, раннее вставание, какие-то давно забытые экзамены. Тихонько вышел из спальной, где спокойно дышала во сне сытая презренная женщина и где пахло густым, сладко-противным запахом пудры.
Был ранний час. Он шел по знакомым, слишком знакомым улицам, но теперь они были другие: тротуары пустынны, магазины заперты, дома спали. Городовой, закутанный в свою форменную шинель, с тупым любопытством осмотрел его и отвернулся. Он шел и думал о близкой встрече, о радостных и дружеских словах, которые услышит и которые произнесет. Он представлял себе друга, который пятнадцать лет в глуши думал о нем, не забывал, любил... Умиление охватывало его. Нелепые мысли рождались.
-- Уеду с ним, в самом деле. Не пропаду. Как есть уеду. Черт с нею совсем...
Друг, вызвавший его телеграммой на вокзал, представлялся нежным, сильным, любящим существом, которое спасет его, охранит. Он пожалеет, он утешит... Он приютит...
Прошел по виадуку, увидел под собою ржавые, мокрые рельсы, куда-то убегающие в обе стороны... Было тихо на вокзале, той особенной вокзальной мертвенной тишиной, которая бывает между двумя приходами поездов. Но, несмотря на тоску и молчание, сердце билось ожиданием; казалось, что возвращается молодость, что обновится жизнь.
Показался локомотив, как бы вросший в вагоны, стал увеличиваться, задрожал железным гулом воздух, подкатил поезд, тонко запели что-то колеса, схваченные тормозом... В запыленном окне показалась толстая, мягкая, всклокоченная голова, потом жирный палец застучал по стеклу; пассажир выскочил.
-- Сережа... Сергей Иванович! Спасибо! -- проговорил толстяк, обнял ожидающего и тотчас же осведомился:
-- Сколько минут стоит поезд?
-- Кажется, пятнадцать, двадцать, -- ответил Сергей Иванович; от волнения у него выступили слезы на глазах.
-- Двадцать, -- согласился толстяк, -- в Окуловке стояли двадцать пять -- десять лишних. А почему? Потому что все у нас авось да небось. Ну, как? Что у тебя?
Сергей Иванович хотел ответить, но не успел.
-- Ось, что ли, у них испортилась. Так ты осмотрись, а потом поезжай. Потюкал, потюкал -- готово! В четыре пятнадцать в Рыбинске буду. -- Он вынул свои толстые золотые часы, посмотрел, щелкнул крышкой. -- Идем с опозданием на восемнадцать минут. Нагоним.
-- Нагоните, -- согласился Сергей Иванович. -- Я думал, что ты остановишься у меня хоть бы на день.