Драко был прав, когда говорил о том, что станет проще, что барьеры, сковывающие воспоминания, — разрушены. И Гермиона упивалась этим, проводила все дни в лабиринтах памяти, наслаждаясь каждой минутой, проведённой рядом с родителями. Пусть и незримым наблюдателем, но она хотя бы помнила. Не пряталась за надуманными страхами, судорожно пихая всё самое дорогое сердцу так глубоко, что не дотянуться.
Теперь всё лежало на поверхности. И Гермиона чувствовала себя воодушевлённо, пусть пока и не решалась вновь увидеться с родителями в реальности.
Единственное, что её печалило, — это Драко. А вернее, полное его отсутствие в её жизни. Она каждый вечер заглядывала к нему домой, но массивная деревянная дверь оставалась закрытой, и звуки её стуков наверняка утопали в пустоте квартиры. Гермиона просто не знала, что ей думать.
Уехал ли он во Францию? Или не хочет с ней видеться? Или у него просто какие-то важные дела…
Как бы она хотела надеяться на последнее.
Приготовив чай, Гермиона пригубила чашку, проверяя напиток на сахар и тут же обжигая язык. Прикусив его зубами, она зашипела от боли и начала размахивать свободной рукой, дуя на лицо и проклиная себя за витание в облаках. Актёр в играющем на фоне рождественском фильме выразительно воскликнул: «О боже, к чему приводят мечты!», и Гермиона была с ним полностью согласна, внутренне отвесив себе подзатыльник.
Когда она услышала три коротких стука в дверь, обречённо вздохнула. Сейчас был только полдень, а значит, исключено, что мог прийти Гарри, ведь он на работе. Вариант оставался один — всё тот же сосед, что до сих пор искал свою кошку. И, ей-Мерлин, Гермиона уже подумывала найти ему такую же, лишь бы он отстал со своими расспросами.
Пошаркав тапочками до коридора, Гермиона резко распахнула дверь, вбирая в лёгкие побольше воздуха, чтобы объяснить незадачливому растеряше, что она чёртов интроверт, который вообще не выходит из дома и уж тем более никак не может обнаружить его питомца.
Но за дверью был вовсе не сосед.
И чашка чая вылетела из её рук, разбиваясь о пол.
Но по ушам так сильно бил пульс, что грохота Гермиона не услышала. Никто из них не обратил на него внимания.
И она лишь открывала и закрывала рот в попытке выдавить из себя хотя бы один жалкий звук. Сказать что-нибудь, описывающее то, что творилось в её душе. Задать вопросы, скребущие в подсознании, удостовериться, что она всё правильно поняла. Но из груди вырвался лишь еле слышный хрип.
— Мартышка, — прошептал отец, шагая вперёд и крепко стискивая её в объятиях.
В уголках его глаз стояли слёзы, а губы изгибались в чуть дрожащей улыбке. Такой радостной, как в дни её детства, но горькой одновременно, напоминающей, через что они прошли. Гермиона чувствовала окутывающее её родное тепло и, кажется, вовсе не дышала. Наслаждалась тем уютом и прощалась с тоской, что стала её неизменным спутником за эти два с половиной года. Боялась даже пошевелиться, чтобы не спугнуть прекрасное помутнение, если это действительно оно.
Она поняла, что плачет, только когда слёзы начали капать на шарф отца, к которому она прижималась. И несмотря на то, что солёная влага щипала щёки, это было самым приятным чувством, которое она когда-либо испытывала. Её пальцы так крепко впивались в спину папы, будто боялись, что он вот-вот исчезнет. Заберёт с собой всю радость, что приятными волнами расходилась по телу.
Джин стояла на пороге и держась за грудь, будто ещё чуть-чуть и сердце выпрыгнет. Так же, как и у её дочери, настолько сильно оно колотилось внутри. Гермиона чуть отстранилась от отца и тут же крепко-крепко обняла маму. Так, как давно мечтала, так, как она видела в самых прекрасных снах.
Так, чтобы быть уверенной, что всё вокруг — взаправду.
Что родители вспомнили её.
Что кромешная тьма вокруг наконец растворилась без следа.
— Как же я соскучилась! — громко всхлипнула Гермиона, и на её лице засияла улыбка.
Счастливая, искренняя, пусть и сквозь слёзы.
***
18 декабря 2000 г.
Гермионе снился океан. Такой шумный и необъятный, что, стоя у края огромных накатывающих волн, она чувствовала себя лишь насекомым. Мелкой галькой, что была так беспомощна перед бурной стихией. Ведь именно вода с веками стирала камень в порошок, каким бы твёрдым тот ни казался.
Она вдыхала морской воздух, и в лёгких опадали в осадок все чувства, которые она обычно испытывала на берегу. Океан напоминал ей Драко, его серые глаза, что при правильном свете казались почти голубыми. Такими чистыми и глубокими, что она, наверное, никогда не догадается о том, какие тайны они хранили.
Океан напоминал ей ту грусть, ту скорбь и невыносимую боль, когда она, сидя на толстовке на диком пляже, всё-таки взялась за газету.
Заглянула на девятую страницу. В левый нижний угол. На непримечательную сноску.
А после пронзительно закричала.
Так громко, что, возможно, где-то на островах услышали её отчаянный вопль. Ощутили привкус горечи на языке и впустили в сердце ту же самую печаль. Несдержанную, непреодолимую.
И подняли глаза к небу. Как и Гермиона, всматривались в облака, пытаясь найти там знакомый отблеск серых радужек. Приподнятый уголок мягких губ в снисходительной усмешке. А ещё нотки кедра, апельсина и герани, которые почему-то доносились до Гермионы с морским бризом. Преследовали её лёгким шлейфом, куда бы она ни пошла.
И горькая вера разливалась внутри, словно вода по земле.
Драко. Есть ли он там высоко?..
— Гермиона! — Джин лёгонько потрясала дочь за плечи, пока та спала на диване, неудобно опустив голову на спинку. — Доченька, просыпайся. Уже вечер.
Гермиона с трудом раскрыла глаза, овеянная омутом горьких воспоминаний, и часто заморгала, пытаясь прийти в себя.
— Всё хорошо? — Джин ласково провела ладонью по кудрявым волосам, пригладив выбившуюся прядку. — Ты так крепко уснула после нашей прогулки.
— Д-да, — кивнула Гермиона, проведя пальцами по векам, чтобы скрыть влагу на глазах.
— Я хотела извиниться, — чуть поджав губы, начала Джин.
— Мама, не нужно… Мы ведь всё обсудили, всё хорошо, честно! — её голос чуть хрипел ото сна.
— Нет, послушай, — покачала головой Джин и села рядом. — Я только что вспомнила кое-что ещё… действительно вспомнила, почему мы не выбросили тот ковёр из гостиной. Что масляное пятно, оно…
Гермиона легко улыбнулась и придвинулась ближе к маме, крепко обнимая её. Вдыхая цветочный парфюм и зарываясь носом куда-то в шею. Успокаивая и её, и себя.
— Это прекрасно, — прошептала Гермиона. — Я счастлива.
Джин обняла её в ответ, громко всхлипывая.
— Боже, за последнюю неделю я плачу больше, чем за всю жизнь, — чуть натянуто засмеялась мама. — Я всю ночь глаз сомкнуть не могла после того, что ты рассказала нам о войне. Теперь ещё и фальшивые воспоминания.
— Тебя так пугает магия?
— Что?.. Нет, конечно, нет. Меня восхищает всё то, через что ты прошла, весь твой мир. Я так горжусь тобой, моя малышка, — она нежно потрепала Гермиону за щёку. — Но моё родительское сердце просто обливается кровью. Я будто волнуюсь за то, что на самом деле уже давно прошло. Переживаю так сильно, что места себе найти не могу. Это, наверное, так глупо, да?
— Но ведь сейчас я рядом, — тихо проговорила Гермиона, сглатывая ком в горле. — И теперь всё хорошо. Так, как должно быть.
— Да, да… — Джин сильнее прижала её к себе. — Ты права. У нас всё будет хорошо.
Гермиона чуть отстранилась, заглядывая в светло-карие радужки матери, и заговорщицки ухмыльнулась.
— Купить тебе что-нибудь сладенькое на ужин?