Впрочем, многие твари не против полакомиться свежим мясом и выпрыгивают из нор в грязи с чавкающим звуком, пытаясь тяпнуть кого-нибудь за ногу, но Эдер и Амбра тут же отсекают мечами лапы и длинные языки.
Под слоями почему-то тёплых костей и мясной гнили лежит самый первый и древний слой из камней и мозаики: Старый город тонет в нечистотах, но сохраняет молчаливое достоинство, а собиратели сокровищ готовы присоединиться к куче трупов ради его мифических чудес. Алот подтверждает правило: отвернувшись, он вслепую шарит в луже по зову какой-то мелодии, с видом победителя демонстрирует заросшую тиной раковину и гарантирует, что она не проклята.
Тропы из брусчатки размыло, а дома разобраны до фундамента; кто-то пытался найти пристанище в сохранившихся залах, но погибал от обвалов, голода или зубов трупоедов. Духи чуют Хранителя — умоляют, требуют, злятся; тихие рыдания сопровождают Амбру на каждом шагу. Фонарь Гхауна светит так ярко, что кажется, вот-вот треснет от переизбытка душ. Зоти косится на него и едва заметно шевелит губами. Амбра тянется к фиолетовой дымке над трупами, проживая последние мгновения с каждой заблудшей душой и провожает их к Берасу на новый круг перерождения или к долгожданному забвению. Очень быстро они обе выбиваются из сил и просят друзей остановиться.
У статуи Ондры, сохранившейся то ли чудом, то ли из-за страха перед богиней, Зоти падает на лежак и прикрывает глаза. Амбра садится неподалёку, обняв руками колени, и точно понимает, что не уснёт: вопли слышатся в тишине, в сквозняке, в разбивающихся о мутную до блевотной зеленоты гладь каплях воды. Она задирает голову вверх и думает, что в настоящем каменном мешке они бы не прожили и часа, а значит, через хитро спрятанную вентиляцию проникает воздух и разносит трупный смрад наверх.
Эдер садится рядом и расстилает на коленях набор для трубки, неспеша прочищает, набивает табачком, чиркает огнивом и с блаженством глубоко затягивается. Амбра следит за его руками, расслабляясь душой, ведь он лучше всех — не считая Алота и Паледжину, конечно — знает, каково ей приходится. Зажав мундштук краешком губ, Эдер усмехается, как заправский пират, и что-то стряхивает с её плеча.
— Кусочек трупоеда — не самый аппетитный.
— Да, языки у них длинные. Даже не хочу знать, для чего такие нужны, — Амбра крутит головой, чтобы осмотреть себя, и давит новый приступ тошноты. — Как выберемся отсюда, первым делом сброшу всё и пойду до бани хоть голышом!
Эдер прокашливается.
— Хорошая реклама для бани, если нас не выгонят с порога, — он затягивается. — Не переживай, почистить можно. Выскребать гной из-под пластин тяжко, но в плавании всё равно времени полно.
— Ну уж нет, я высажу тебя на необитаемом острове, как только почую этот запашок! — конечно, она знает, как ценна броня Эдеру, и ни за что не поступит, как грозит. Пока он не видит, Амбра глубоко вдыхает табачный дым.
Алот в одиночестве рассматривает статую Ондры, говорит, что заметил в ладонях полукруглые углубления, и копается в сумках с добычей, пока Эдер подмечает другие, более выпуклые формы.
— Эй, Амбра, она в жизни такая же симпатичная?
— Ну… — та ехидно улыбается, представляя недовольство богини. — Я бы сказала, что статуе чего-то не хватает: ещё две пары грудей и рыбьей головы… Только не говори Такеху — всё ж мама!
— Да ты что, он же, наоборот, гордиться будет.
Кто-то говорил, что смех в её случае — попытка защитить разум от безумия, но Амбра совсем не чувствует себя в безопасности. Вопли не стихают, а раздаются будто внутри головы. Зоти уже на пределе, так что просить её о помощи Амбра не может — двум безумцам на одном корабле тесновато. Она оглядывает мёртвое чрево Некитаки, утопая под горячей волной злости: вот же оно — былое величие!
К счастью, Эдер не замечает, как искажается лицо Амбры: Алот возвращает Ондре найденную раковину и открывает ворота скрытого храма. Кажется, что там уж будет почище, но Ичи возвращается к Майе с трухлявой костью в клюве. Эдер спрашивает, принесёт ли она что-то ценное или, скажем, палку для начала. Он без ума от животных, но от живущего в храме гигантского плотоядного червя остаётся не в восторге.
Пока Эдер прячется за щитом и держит оборону, Амбра ныряет под брюхо и рубит мечом со всей силы, снизу вверх, рассекая уязвимую плоть под толстыми чешуйками. Кровь хлещет на руки, а вместе с ней из туши вырываются тысячи личинок. Амбра вскрикивает, тянет клинок на себя, но в грудь ударяется что-то склизкое, мягкое — и очень подвижное. Квадратная пасть червя распахивается, как створки, демонстрируя сотни мелких зубов, уходящих внутрь, словно всё тело состоит лишь из них: если туда попадёт рука, то вытащить её обратно не выйдет — разве что какую-то часть.
Вскрикнув, Амбра бросает меч и отталкивает червя руками; в голове ни единой мысли, кроме дикого страха. Личинки лопаются под ногами, но слизь скользкая, а падать совершенно не хочется. На земле мелкий гад уже не так страшен, как у лица, и Амбра, удержав равновесие, от души давит его сапогом. Однако взмахом хвоста обиженный родитель швыряет её об стену.
Берсерки славятся крепкой костью черепа, поэтому Амбра очухивается быстро — гигантский червь ещё немного трепыхается — из-за мерзкой щекотки. Трясущимися и мокрыми руками она расстёгивает нагрудник, швыряет части доспеха на плиты и отряхивается, подпрыгивает на месте, едва не падая. Кто-то тянет её за косу, и лишь тогда Амбра замечает Эдера, который тоже с ног до головы измазан кровью и каким-то чёрным желе.
— Ох, сходил бы я с тобой на рыбалку…
Меткими щелчками пальцев он катапультирует личинок с шеи, но их так много, что легче скрести сразу граблями.
— Может, немного огнём пройтись? — предлагает Алот, и Амбра даже соглашается, но Эдер — единственный, кто на самом деле не шутит. Он подставляет меч к затылку, держа её за косу, и, глядя в глаза, говорит:
— Даже если выйдет неудачно, мне на память останется хотя бы скальп Хранителя.
Она и так чувствует шевеление повсюду, потому быстро-быстро кивает, зажмурившись. Тяжесть исчезает от одного взмаха, но Эдер продолжает молча стряхивать червей, не стесняясь коснуться груди, талии и бёдер. Амбра же, как ребёнок, крепко держит его за пояс, боясь упустить, и робко открывает глаза, когда становится просто мерзко и мокро — терпимо. Эдер тепло улыбается ей, затем обнимает. Борода колется о щёку, когда он шепчет:
— Всё, прекращай общаться с мертвецами. Лучше заведём кота.
Она вдыхает запах табака, кивает и, краснея, отстраняется, чтобы собрать разбросанные доспехи и выдернуть меч из туши. В сгустке тёмной слизи с копошащимися белёсыми тварями торчит кончик косы. Тем временем Майя и Алот собирают сокровища храма, не боясь гнева Ондры — заслужили ведь. Затем Зоти осторожно предлагает залечить раны, и Амбра не сразу осознаёт, что личинки успели её погрызть.
— Я сожгу это место! — кричит она в сердцах, нащупав на шее круглые ранки.
Сразу за храмом они находят скрытую бухту, где тайно швартуются пираты и контрабандисты. Помогают им маги воды, колдуя над приливами. Амбра подставляет лицо свежему ветру и ловит волны руками, чтобы хоть немного отмыться, затем вспоминает о задании принца.
— Думаю, ты могла бы приложить свои таланты и помочь ропару, — вздохнув, предлагает Алот. — Сейчас мы разберёмся с брешью в налогах, поможем короне, но здесь… всё останется прежним.
У Амбры нет ответов — ведь у неё нет никаких талантов. Она не сайфер, чтобы влезть принцу в голову и внушить любовь ко всему своему народу. Для него в Старом городе всё в порядке. Порой даже шутка про тушу Ваэля звучит не так безумно, как изменения в традициях, за которые уана так отчаянно цепляются. Они хотят меняться — ну как же!