Не вдаваясь в подробности о своих ощущениях, чтобы её не поняли превратно, она коротко рассказывает о разговоре, о сожалениях и смутных целях, понимая, как глупо звучит со стороны.
— О, а мертвецы вокруг, наш разрушенный замок… Война Святого, в конце концов, на которой мой брат погиб — всё это ради чего-то «прекрасного»? Если так, то никакого добра мне от Эотаса не нужно.
Сложно спорить с такими аргументами, ведь Эдер во всём прав — и личные счёты с богом тут вовсе ни при чём. Амбра не собирается оправдывать разрушения, хоть сама знает, что без них порой не обойтись. Ей — смертной букашке — не хочется лезть в распри богов: пока адровый гигант медленно пересекает острова в сторону очередного столпа, Амбра двигает на юг в поисках самой глухой дыры, в которую можно засунуть голову, и снова по дурости попадает в гости к Римрганду.
Бог энтропии совершенно не походит на своих сестёр и братьев, ему нет дела до Эотаса, как и до любого живого существа: какая разница, если сама Эора однажды растворится в небытие? В его апатичной жестокости куда больше правды, чем Амбра привыкла слышать. Есть и что-то притягательное в идее вечного забвения для Хранителя, вынужденного проживать чужие жизни.
«Опять ты», — голос Римрганда как всегда монотонный и душный, но даже в нём сквозит усталость.
— Я хотела сказать то же самое, — нервно отшучивается Амбра.
Даже у Зимнего Зверя есть для неё работа, но с оговоркой действовать быстрее: всё, что попадает в снежные пустоши, должно там остаться, но Римрганд, так и быть, сделает временное исключение. Не чувствуя подвоха, Амбра соглашается выгнать дракона-нежить, желающую жить в его чертогах вечно, но в одиночку — её компаньоны, несмотря на протесты, остаются на корабле.
Ей плевать, кто здесь виноват — лишь бы забыть на пару дней о сомнениях и нежном голосе, эхом звучащем в голове. Завывания ледяного ветра бьют по ушам, осколки царапают щёки и нарастают на броне толстым слоем мерзлоты. Однако после привычных снежных пустошей Амбра внезапно попадает в настоящий лабиринт из порталов и столпов адры, а ото льда остаётся только лужа под ногами.
Платформы из камня, опутанные толстыми лианами, как кажется, парят в пустоте, но складываются в единую систему с клетками в центре, где томятся особые гости — ценные, сильные души, которые даже богу энтропии не по зубам. Их мучения растягиваются на долгие века, и Амбра, путешествуя по порталам, проникает в их воспоминания. Как Хранитель, она восхищается детализацией, изящной паутиной, где легко потерять чувство реальности — работа настолько скрупулёзная, что совсем не похожа на стиль Римрганда, которому достаточно дыхнуть на души, чтобы развеять те в вечности.
В одном из воспоминаний-ловушек Амбра с содроганием узнаёт себя в инквизиторе и охотно вмешивается в абсурдный судебный процесс. Её не тяготит чувство вины за поступки прошлой жизни и фанатичную верность Таосу — тот долг давно выплачен, сейчас Амбра совсем другая, а мир избавился от безумия культа, — но глядеть со стороны всё равно страшно.
Затем она знакомится с последним правителем потерянного острова Укайзо и с жадностью запоминает детали из его воспоминаний — украшенный золотом и драгоценными камнями тронный зал, бегущую вверх по стенам воду и удивительные цветастые растения, словно зародившиеся в ином мире. Он видел будущих богов во плоти, пустил в свой дом и обрёк тот на упадок, пока хвастался и тешил самодовольство, но так и не понял, что натворил. Амбре же не хочется разрушать его собственные иллюзии.
Чертоги Зимнего Зверя удивляют чудесами потерянного прошлого и заставляют забыть о времени, заманивая всё глубже в созданные ловушки. Амбра шагает из портала на мост, где замерла Война Святого — событие относительно недавнее, но обросшее мифами не меньше, чем мистический Укайзо, — и не сдерживает громкий возглас. Опоры заставлены огромными бочками со взрывчаткой, а ниже, под опорами, она находит сам Молот Бога — непомерно огромную бомбу, внутри которой с комфортом поместился бы человек.
Происходящее на мосту похоже на сильно детализированную батальную картину, где солдаты замерли в защитной стойке, а над их головами зависли в воздухе арбалетные болты. Свет Эотаса виден издалека и разгорается настолько, что затмевает человека, несущего его. Ослепительное знамя рассвета на лбу определённо обожествляет его, но Амбра видит перед собой лишь человека с армией фанатиков за спиной, безвольную марионетку или вместилище чужих амбиций, непонятных смертным. Она крепко сжимает зубы, чтобы не выругаться, и тянется к душе, застрявшей в этой ловушке.
Имя Вайдвена смешано с грязью и порохом Молота Бога, а его жизнь до явления Эотаса развеяна по ветру, но здесь — в чертогах Зимнего Зверя — Амбра пробуждает её через дар Хранителя. Внутри ничего примечательного, как у всех дирвудских жителей: паршивое детство на ферме, строгий отец-фанатик, тяжёлый труд и навязанная вера… что растёт в богохульную ненависть. Амбра ожидает увидеть идеального проповедника, а не разочарованного в жизни парня, для которого смерть родителя — радостное избавление. Разве такой приглянётся лучезарному Эотасу, поборнику всего прекрасного?
Над бедняцкой хибарой встаёт восхитительный рассвет в безоблачном небе, предвещая жаркий день, и вместе с Вайдвеном Амбра встречает его в поле. Бег времени почти незаметен — лишь по нежным касаниям прохладного ветра, качающего колосья, — но момент так и хочется поймать и заморозить. Улыбка на смуглом лице Вайдвена пленяет искренностью, и Амбра отмахивается от мелких недостатков, вроде носа с горбинкой и самостоятельно вкривь подстриженных волос, чтобы запомнить его таким — прекрасным и свободным, забытым всеми человеком.
Она плывёт по волнам памяти и слушает споры Эотаса с Вайдвеном, усмехаясь некоторым дерзким ответам второго. Бог спокоен, его голос всё так же пленительно мелодичен, а доводы кажутся логичными. Амбра тоже не против разрушения божественной тирании, которую те называют заботой о смертных, но осуждает священные войны: если уж хочется сделать людей самостоятельными, то не стоит пользоваться их верой.
Вайдвен на мосту не реагирует на голос; кажется, что и душа где-то далеко, блуждает в тех воспоминаниях. Амбра задирает вверх голову, откуда падает свет, и видит огромный знак Эотаса — три звезды в лучах солнца. История о таком небесном явлении скромно умалчивает, а значит, оно присуще лишь этому воспоминанию.
Когда Амбра всматривается, знак чуть колышется — Эотас и сюда проник!
— Что ты здесь делаешь? — громко возмущается она, словно хозяйка.
«Скорблю. Эта часть меня обречена на вечное созерцание созданной мной же трагедии».
— Ох, бедный король драмы! Обломалась твоя священная война, вот и…
«Я знал, что случится, но отправил Вайдвена на смерть — и не предупредил».
Несмотря на любопытство, слушать его голос противно. Слёзы ярости сами собой бегут по щекам; Амбра вытирает их резким движением и рявкает:
— Сгинь!
Ничуть не задетый, он спокойно объясняет, как собрать душу Вайдвена воедино. К сожалению, Эотас никуда не может деться, но затем хотя бы замолкает, пока Амбра бегает по раскуроченному мосту, листая секунды от взрыва Молота Бога и собирая осколки. Злоба на идейного бога рассвета — защитника людей! — кипит так, что через край переливается. Видимо, теперь он пришёл довести дело до конца, угробив всех, кто остался.
С гибелью Вайдвена на этом мосту смертные узнали, что богов можно уничтожить, — но и не усомнились в их авторитете. Амбре, как одной из букашек, виднее, что ничего с той войны не изменилось, кроме отношения к Эотасу: теперь он может посоревноваться с Магран за звание бога войны и разрушений, а если ещё этот свой свет правильно преломит, то и огонь получит — тогда вообще все лавры украдёт.