Выбрать главу

— Стереотипы, стереотипы… — вздыхает батюшка из Тюмени. — Вы думаете, раз священник, так бедный и убогий… Почему батюшка должен плохо жить? Пережитки это все советские…

А вот на памяти отца Арсения случай был. Одна женщина все жаловалась на Курганского архиерея. У нее спрашивают: «Да что вам-то владыка плохого сделал?» «Как что?! — отвечает. — У него дома ковры всякие, люстры там, мебель дорогая…» — «А у вас дома нет ковров?» — «Есть…» — «И хрусталь, поди, есть?» — «И хрусталь есть…» — «Так почему же владыка должен плохо жить?!» Тут она покраснела, устыдилась и убежала из храма. Так-то вот…

Оглядываю комнату: массивный тренажер — беговая дорожка, высокие расписные вазы. Келейник, молодой человек со шрамом и военной выправкой, приносит отцу наместнику Занзибара, самую маленькую чихуахуа, зарегистрированную в России. Занзибар — подарок благодарного прихожанина. Беговая дорожка тоже подарок. От бизнесмена, который узнал, что у батюшки диабет и ему полезны физические нагрузки.

В комнату входит художник Сергей с портретом Юрия Гальцева, написанным в той же манере, что и портреты Аллы Борисовны на стенах: примадонна с отцом Арсением и тарелкой фруктов, примадонна в черном плаще с капюшоном, кормящая младенца из бутылочки с молочной смесью… Есть еще Кристина Орбакайте, похожая на Ларису Долину. Причем все звезды отечественной эстрады выглядят почему-то значительно моложе своих лет. Сергей и сам персонаж живописный: прическа, широкие брюки, шелковая рубаха с узором и золотой зуб — кажется, что он заснул сразу после перестройки и только недавно проснулся. В прошлом он известный самарский певец, сейчас — живописец при батюшке.

Выходим во двор. Там незаметный человек, которого я назначила послушником, преображается. Я замечаю на нем модные высокие ботинки и пальто. А когда он садится за руль Infiniti, я понимаю, что он уж точно никакой не послушник.

— Борис, финансист из Тюмени, — представляется он.

Мы едем за водой на святой источник в двух километрах от Чимеева. По обе стороны дороги нетронутый снег, высокие сосны. Солнце появляется откуда-то снизу, из-за часовни, к которой мы подъезжаем, и светит на дорогу сквозь стволы деревьев.

— Красиво…

Внизу купальни и колодец. К ним ведет обледенелая деревянная лестница. Дальше речка Нияп. Триста лет назад по ней, по преданию, против течения приплыла доска. Ее заметили деревенские мальчишки, игравшие на берегу. Присмотрелись — с доски на них большими глазами глядела женщина. Позвали священника, отнесли икону в храм. А потом чуть выше по течению забил источник.

Мостик шаткий. Нияп — речка небольшая, местами просто широкий ручей. Но дна в ней не видно. Вода неподвижная, черная. С берегов над ней нависают деревья, одно, с тонким стволом, похоже на высокого худого отца Иоанна.

— XP 35? — стучу кулаком по задней двери джипа.

— Да, — скромно отвечает Борис. — Господь помогает мне деньги зарабатывать, а я не уклоняюсь от милостыни: стольким дать нужно — неимущим, тем же бабушкам, чтобы не сидели голодные! Перед Господом мы все равны, неважно, сколько денег у тебя на кредитке. Впрочем, голодных и нет, — уточняет он, доставая ведро из колодца, и спрашивает меня: — Вы каждый день едите?

Я киваю, и он заключает:

— Так вот, голода у нас в стране в последние годы не было, и мне кажется, не будет.

Богородица с зернышком

В центре деревни магазин «Березка», небольшой голубой вагончик. Но покупателей в нем нет. «Есть-то хотят, да денег-то нету», — объясняет продавщица.

Пожилой мужчина в камуфляже и плюшевой шапке-ушанке заносит в «Березку» коробку с кексами. У него заскорузлые мозолистые пальцы, темно-загорелое, почти коричневое лицо и белесые глаза. Я смотрю в них и не вижу ничего, кроме двух кусочков выцветшего ситца.

— Чаво-о-о? — тянет он в ответ на мой вопрос, почему в деревне, куда приезжает столько паломников, люди так плохо живут. — А у нас кризис. Только не этот ваш, московский. Наш кризис случился, когда колхозы позакрывали. И все никак не кончится.

Когда я выхожу из магазина, на улице уже темно. Дверь в церковь открыта, но в ней только уборщица. Внутри тепло и пахнет воском. У Казанской иконы горит лампада. Говорят, еще до революции деревянный храм, где она тогда стояла, сгорел дотла, но иконе только уголок обожгло. А после революции в нее и штыками тыкали, и топором на нее замахивались… Из церкви сделали зернохранилище, поэтому, когда оклад на иконе чистят, в нем нет-нет да и попадется пшеничное зернышко.