— Ну и правильно, что аборт сделала, — говорит Яга. — А так бы повесила ребенка на родителей.
— Ну зачем ты так? — по лицу Ани проходит судорога. — А может, все по-другому было бы… А может, и Лешка не стал бы… Он теперь сильно ребенка хочет. Только теперь я нормального не рожу.
— А ты делала аборт? — спрашиваю я Ягу.
— Ты че, дура? — отвечает она. — Это ж грех.
— А замуж когда-нибудь хотела выйти?
— У меня никогда не было такой цели, — надменно отвечает она. — Меня столько раз замуж звали…
— И что, ты всем говорила «нет»?
— Я всем говорила «да», но никто не женился. Все коз-з-злы.
— Я знаю только одно, — дрожащим голосом говорит Аня, — сейчас, какой бы он ни родился, я б его никогда не оставила…
В комнату заходит Света и останавливается возле коробок с рассадой. Трогает пальцами хрупкие головки ростков.
— Я тоже аборт делала, — говорит она, теперь заедая еще и на букве «р». Кажется, «крокодил», ползущий по ее венам, съедает из ее речи по букве. — Мне вызывали преждевременные роды. В женской консультации сказали: «Девушка, у вас ВИЧ». Я в шоке. Мне не сказали, что он может не передаться ребенку. Поставили перед фактом.
— А ты хотела ребенка?
— Еще чего! — кричит с дивана Яга. — Он вичевый был! На родителей его вешать?!
— Ты тоже вичевая, — говорю я.
— И что? Она скоро умрет, а ребенок с кем? Я не могу так жить! — орет Яга так, будто беременной была она, а не Света.
— Марин, а у меня ж тоже выкидыш был, — начинает Аня. — У меня так живот болел! Такие схватки были! А я ж не знала, что беременна. Пошла в туалет, и из меня вывалился этот… плод.
— Опиши его.
— Маленький такой человечек. Размером с котенка. Он как бы вот здесь у меня зацепился, — она показывает между ног. — А я его поймала и так бумажку взяла и оторвала его. Там такие еще ручки были. А лица еще не было.
— И что ты с ним сделала?
— Ну, я как бы это… Смыла в унитаз.
Утром следующего дня Яга насильно надевает на меня теплую жилетку Светы. Мы собираемся в гости — на соседний «квадрат», куда Яга в качестве гостинца должна доставить капли для глаз, купленные на мои деньги.
— Маринку больше на «закуп» не возьму, — ругается она, обуваясь. — Как рот откроет — «спасибо, пожалуйста», — аптекарши трясутся, думают, их менты сейчас примут.
— Спасибо за дозу, Марин, — говорит Света.
— Все зависит от мотивации, — хмуро отзываюсь я. От бензинных паров болит голова.
— Че? — переспрашивает Яга.
— Короче, вам кажется, что я вам помогла, только я-то со своей позиции знаю, что я вам навредила, но это мой личный выбор.
— Мы б все равно нашли, — говорит Света.
— А это ваш выбор.
С Ягой мы выходим из благополучного подъезда. Проходим несколько кварталов, заходим в подъезд многоэтажного дома.
— Там обоев нет, ты не пугайся, — предупреждает Яга. — Там дверь раньше на топор закрывали, замок сломан был. Толкни ее — и откроешь. И ребенок там сидит. Все колются, а он сидит и смотрит. Ему уже лет восемь. Говорят, от этих запахов дебилом становишься. Еще там на балконе урна с прахом мужа хозяйки. Он два года назад умер. Мы зайдем по-быстрому, ты не бойся ничего. Ты со мной, я тебя не оставлю. Это нам уже кладбище светит, а у тебя вся жизнь впереди. Ты воспитанная и сильно от нас отличаешься. У тебя жизнь другая. Тебя вон кто-то в театр зовет. А мы-то все обзавидовались.
Поднимаемся на четвертый этаж. Здесь стойко пахнет бензином. Железная дверь выкрашена в психбольнично-синий цвет. Она открывается осторожно, и по лицу, когда мы заходим, шершаво бьет синее шерстяное одеяло, вывешенное в проеме, — сырое и вонючее.
Квартира встречает влажным дыханием. От синтетического паласа тянет клопами. Стены без обоев, с блевотными разводами на штукатурке. В центре на стене цветной детский алфавит. Здесь темно и сыро, как в густом лесу. Бледные опухшие мужчины на пахнущем мочой диване, словно грибы, выросшие в ядовитой чаще. В единственном кресле сидит разбухшая девушка. Она лениво приоткрывает глаза — опухшие щелки. Из них выглядывает уже знакомая мне скабрезность — такую я видела на лице Старой.