О человеке многое можно рассказать по его комнате.
Элис всегда говорила, что писатели – как сороки блестящее – тащат к себе все приглянувшиеся им идеи. Вот и у Элис комната была гнездом. Битком набитая всякой всячиной, которая обычному человеку показалась бы совершенно бесполезной, как простая деревянная бусина. Но Элис умела нанизывать деревянные бусины на одну нить, превращая их в драгоценное ожерелье.
Над ее столом была, как она ее называла, «стена вдохновения». Сюда она прикрепляла самое разное: газетные статьи, открытки, фотографии. Все, что когда-нибудь может натолкнуть на идею сюжета. Тетради складывались аккуратными стопками или валялись по всему столу. Это зависело от того, как шла работа: чем больше беспорядка, тем лучше. Элис сначала писала от руки, а потом уже переносила написанное в ноутбук, занимавший на столе почетное место. Рядом с ним стояла старая пишущая машинка «Вудсток», которую папа нашел на барахолке всего за несколько фунтов. Весила она, наверное, больше, чем стол, и клавиши с буквой «А» не хватало, но Элис считала, что это лучший подарок на свете.
В углу стоял столик поменьше, с чайником, чашками и открытой упаковкой долго хранящегося молока. Использованные чайные пакетики громоздились в лужице на блюдце, впрочем, это смотрелось вполне уютно, ничего неряшливого. Крана здесь не было, но Элис не спускалась в кухню, а наливала чайник в ванной на моем этаже.
Вдоль стен выстроились книги, между ними, где хватало места, – всякие затейливые штучки: старый ключ, вставленная в рамку открытка с оленем, украшенная разноцветными стеклышками лягушка с секретным механизмом – нажмешь, и у нее открывается рот, а там тайничок, где можно спрятать что-нибудь ценное или важное. Элис всегда любила разные безделушки, они будили воображение и вдохновляли ее. Даже лоскутное одеяло казалось волшебным. Так и в сказках – чего только не было: хрустальная туфелька, прялка, часы, бьющие полночь. В сказках, которые Элис рассказывала мне, когда я был маленьким, в сказках, на которых выросли почти все.
Пусто в комнате было только на полу. Мама строго-настрого велела Элис не оставлять на полу ничего. Вообще ничего. Ни книг, ни крошек от печенья.
Правило было введено через несколько недель после того, как Элис перебралась в чердачную комнату. Она споткнулась о чашку с остывшим чаем, оставленную у кровати. Чашка полетела в люк, и Элис чуть не рухнула туда же. Мама пригрозила запереть чердак и снова водворить ее в одну комнату со мной, если правило хоть раз будет нарушено.
Я услышал, как Элис что-то написала в тетради, вздохнула и снова перечеркнула написанное.
– Тебе бы поспать, – мой голос из-под одеяла звучал приглушенно. Я согрелся, глаза уже закрывались.
– Тебе бы последовать собственному совету, – мрачно ответила сестра. – В твоей собственной постели.
– Там, внизу, холодно.
– Здесь, наверху, холоднее.
– Мне сейчас уютно, – пробормотал я. Я знал, что она не заставит меня уйти в мою комнату. Я часто пробирался сюда, когда не мог заснуть или просыпался после плохого сна.
Я выглянул из-под одеяла. Элис откинулась на подушку, прикрыв лицо рукой так, что виден был только рот. В другой руке она все еще сжимала тетрадь.
– Тебе пора спать, – повторил я.
– Нет, пока я не придумаю, как быть c этим.
– Может, придумаешь утром.
– Я так себе говорю уже неделю.
У меня в животе что-то сжалось, и я прошептал:
– Не надо.
– Не надо что?
– Ты знаешь что. Не надо как тогда… когда ты тоже так… когда ты в прошлый раз была такой и все случилось…
– Ничего не случилось.
– Не ври.
– Все писатели врут, – пропела она. – Этим мы и занимаемся.
– Я не о том говорил, ты знаешь.
Элис засмеялась, хотя ничего смешного тут не было.
– Ты заболела тогда! – разозлился я. Сон теперь ушел совсем. – И тебе снова будет плохо, если будешь так продолжать.
– Не буду. И вообще, это был обычный грипп.
– Неправда. Ты просто сказала так маме и папе, – возразил я. Элис все еще прикрывала лицо рукой, но ее губы упрямо сжались. – Но я ведь знаю, что это неправда. Если ты опять заболеешь, я не стану тебя больше прикрывать. Я скажу им правду, и мама отправит тебя назад, в мою комнату. Здесь ты сидишь и пишешь день и ночь, так нельзя.
Элис отвела руку и сердито глянула на меня:
– Ты так не сделаешь.
– Сделаю.
Она еще сильнее сжала губы и снова закрыла лицо рукой, но я успел увидеть, как блеснули ее глаза.