На этот счёт курсантам ничего не говорили, а самому развивать идеи Маркса и Ленина Гаяускаса никогда не влекло. Похоже, что не только его одного. Истолковав всеобщее молчание как знак согласия, эльф завершил:
— Именно это его состояние определил тогда в изонистском приюте архимаг.
— Значит, в любой момент нас могут разоблачить? — нахмурился Мирон. — Перспектива очень неприятная. Мне кажется, Наромарт, что ты должен был нас предупредить заранее.
— Это не так просто, как ты думаешь. Сейчас бы архимаг ничего подозрительного в Жене не заметил.
Тут уже и сам Женька удивился до крайности. Это было что-то совсем новенькое.
— Это почему же?
— Волшебное кольцо. Оно оберегает Женю от опасностей. Конечно, оно не всесильно, но может многое. Такое же кольцо есть и у Анны-Селены.
— Так вот почему они не боятся света и отбрасывают тень, — догадался Йеми.
Эльф кивком подтвердил правильность этой мысли.
— И всё же я не был бы уверен в полной безопасности: инквизиторы наделены от богов большими возможностями.
— А я и не уверен. Повторяю, кольцо не всесильно. Но распознать, что мы не те, за кого себя выдам, можно не только из-за Жени. У всех нас есть свои уязвимые места.
Мирон кивнул: эльф снова был прав. Повисла томительная пауза.
— Ну что, если все вопросы выяснены, то давайте вернемся к постановке лагеря. А то уже почти стемнело, а у нас ничего не готово, — предложил Наромарт.
Облегченно вздохнув, все хотели, было, вернуться к своим делам, но тут словно прорвало Женьку.
— Всё, расходимся! Представление окончено.
— Женя! — в возгласе эльфа не было гнева, только боль и огорчения.
А мальчишка и не хотел сказать ничего больше. Но, произнеся первое слово, вдруг почувствовал, что не может остановиться. Слова теперь шли помимо его воли, словно говорил кто-то другой, а сам он стоял где-то в стороне, слушал и не мог ничего сделать.
— Что, осмотрели со всех сторон и признали достойным вашего благородного общества? Спасибо большое…
Тут он так же помимо желания отвесил издевательский поклон.
— Спасибо большое, что не пришпилили на иголке, как бабочку.
— Женя, послушай себя, что ты говоришь?
— Я вас послушал, достаточно. Идите вы все…
Фразу он всё-таки не закончил. Не потому, что не знал соответствующего слова на местном языке, но в последний момент всё же взял себя в руки. Просто повернулся и пошел прочь, к темнеющему неподалеку лесу.
Все взгляды устремились к Наромарту. А тот устало и как-то неожиданно неловко опустился на землю.
— Надо позвать, куда же он, — предложил Нижниченко.
— Не надо, пусть идёт. Ему сейчас лучше побыть одному. Ничего страшного, он скоро вернётся.
— Уши бы ему надрать, — негромко, но очень убежденно произнёс казачонок.
— Саша!
— Что — Саша? Здоровый парень, а ведёт себя, как карапуз трёхлетний, на которого даже штаны нельзя надеть: обгадит. Обиделся он… На что обиделся-то? Ежели всем на слово верить — долго не проживёшь.
— И это говорит мне человек, который убеждал доверять всем, кого встретил на Тропе, — Мирон перешел на русский язык. Йеми и благородный сет и так получили впечатлений по полной программе, а с эльфом можно потом всё обсудить, если возникнет такая необходимость.
— Вот именно — убеждал. Я ж не психую, когда вы меня не слушаете, — не полез в карман за словом мальчишка.
— Хорошо, но ты учитывай, что ты сталкивался с недоверием к другим людям, а Женя ощутил его на себе. Это, знаешь ли, две большие разницы.
— А я знаю. Думаете, мне у шкуровцев прямо так сразу доверять стали? Как же… Меня даже один раз в контрразведку возили, расспрашивали.
— И как там было? — Мирон не удержался от вопроса: в самом деле, интересно же знать, какой на самом деле была деникинская контрразведка.
— Да уж получше, чем в ЧеКа, — сразу ощетинился Сашка. — Пальцы не ломали.
"Бедный парень, сколько же он пережил", — подумал Мирон, но вслух сказал совсем другое:
— Саша, я, вроде бы, тебя за Советскую Власть не агитирую…
— Попробовали бы, — фыркнул подросток, Нижниченко этого демонстративно не заметил и продолжил:
— Просто, вспомни себя и честно признайся, что никакого удовольствия тебе эти расспросы не доставили.
— А кто говорит? Конечно, нет. Только я понимал, что так надо. Может быть, я красный лазутчик. У них ведь тоже хлопцы воевали, я знаю.
Балис представил себе Сашку и Серёжку, палящих друг в друга из пистолетов, и ему стало тошно. Один воевал (нечего прятать голову в песок, именно воевал) под трёхцветным знаменем, другой — под красным. И то, что судьба развела их на восемьдесят лет, дела не меняло. Во времена Сашки были свои Серёжки, а в Серёжкины времена… Неужели там, на той стороне, среди румынских националистов были свои Сашки? Этого никак не должно было быть, но ведь могло же… Там, в Приднестровье, стрелять в ребенка, будь у него хоть малейшая возможность, Балис бы не стал, это он знал про себя совершенно точно. А вот Серёжка… Серёжка, скорее всего, выстрелил бы не задумываясь. Это было дико, это было неправильно, но это — было…
Капитан мотнул головой, словно хотел вытряхнуть из неё некстати пришедшие мысли. Не нужно сейчас думать об этом, не нужно. Потому что те войны остались на другой Грани. Сейчас они были союзниками, одной командой, они должны были быть вместе, а не спорить друг с другом судьбе России, тем более, что Россия у них была разная.
— Пойми, Саша, ты — человек военный, опытный, — говорил между тем Мирон. — Тебе всё это видеть не в первой, поэтому ты так и рассуждаешь так спокойно и разумно. А Женя — кто он? Благополучный городской мальчик. Он войну видел только по телевизору…
— По чему?
— Вспомни, тебе Серёжа рассказывал в первый день в этом мире…
— А, помню…
— Вот. Ну, книжки он ещё про войну читал. И всё. Он же всё это на своей шкуре не испытал. Естественно, самолюбия у него много, а соображения — мало. Но разве он в этом виноват?
— Нет, наверное.
— Вот видишь… А ты сразу — уши надрать… Учить его надо. Тебе же Бочковский как чуть что уши не драл, верно?
— Верно.
Поручик Бочковский вообще руки не распускал. Хотя рукоприкладство в сотне было довольно обычным делом. Если провинившийся казак получал от хорунжего или сотника в зубы — никто не считал это чрезвычайным происшествием. Об этом Сашка, конечно, умолчал: не всё, что творилось в сотне господам офицерам и генералам следовало знать. У них и без этого забот хватало.
— Ну, а раз верно, то, пожалуйста, воспринимай всё это спокойнее. Нам сейчас просто нельзя ссориться. Вот выручим Анну-Селену и Серёжу, тогда можно будет во всем разобраться. А пока, как ты говорил, будем доверять тем, кого встретили на Тропе.
— Да мне-то что. Только Вы и ему скажите — пусть поменьше глупостей говорит. А то, как чуть что — прогнать, отобрать… Если будем так себя вести — точно никому не поможем.
— Обязательно поговорю с ним об этом, — заверил Мирон. — Ну что, мир установлен?
— Установлен.
— Вот и отлично.
Нижниченко обернулся к Йеми и Олусу.
— Прошу прощения, почтенные, но нам надо было решить некоторые вопросы между собой. Профессия воспитателя, как вы понимаете, обязывает.
— Да-да, конечно, — спешно согласился благородный сет.
— Наромарт, может, поискать Женю?
— Думаю, не стоит. Ему сейчас лучше побыть одному.
— Но уже совсем стемнело, а он один в лесу. Не случилось бы чего.
— Всё будет хорошо, Мирон.
И вправду, что может случиться в лесу с вампиром. Тем более — ночью. Хотя, в Кусачем лесу как раз ночью всё и случилось. Но, как говорится, два раза подряд в одну цель снаряд не попадает.
— Тогда давайте, наконец, займемся лагерем, кто как, а я вовсе не хочу спать под проливным дождём…
Сколько времени Женька шел по лесу, он и сам не знал: несчастные не наблюдают часов ничуть не хуже, чем счастливые. Просто шел и шел, не замечая ничего вокруг и машинально обходя встающие на пути сосны. И только когда перед ним разверзся глубокий овраг, густо заросший вербою, маленький вампир остановился и осмотрелся вокруг. Заблудиться он не боялся: ночью мальчик в любой момент мог принять форму летучей мыши, взлететь повыше и найти стоянку. Но возвращаться Женьке совершенно не хотелось. Хотелось отыскать место, где бы можно было присесть и попытаться привести в порядок мысли, которые пока что бились в голове хаотичными обрывками. Мальчишка скользнул внутрь зарослей и вскоре нашел замшелый поваленный ствол, на котором и обосновался. Сплетение покрытых молодой листвой веток надежно защищали его от дождя и ветра, ничто не отвлекало его от размышлений.