— Это тебе не поможет, — неожиданно возразил Сашка, до этого сидевший на своём тюфяке с отсутствующим видом.
— Почему это?
— Да потому, что здесь могут оказаться другие господа со своими слугами. Я верно говорю?
Йеми жестом подтвердил догадку казачонка.
— И что?
— Да то, что господа стараются общаться с господами, а слуги — со слугами. Вот и придется тебе их слугам всё подробно рассказывать, — пояснил Сашка и, после короткой паузы, добавил: — А этот Огустин мне отца Владимира напоминает. Ему что солдат, что офицер — всё едино. Он даже за красных молился…
— Мудрый был человек, — заметил Мирон.
— Потом красные его расстреляли, — с неожиданной жесткостью докончил мальчишка.
Нижниченко вздохнул:
— Саша, мне кажется, что сейчас не самое подходящее время, чтобы обсуждать гражданскую войну. Нам надо срочно подготовить легенду. Срочно. А ты ведь разведчик. И от тебя я ожидал помощи, а не этого…
Сашка вскочил, как ужаленный.
— Виноват, господин генерал.
Женька отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Всё же Сашка этот явно на голову не здоровый. Ну, пусть он даже воевал, так ведь война-то его давно закончилась. Память услужливо подсказала анекдот в тему:
Стучится ночью мужик в окно деревенского дома:
— Бабка, немцы в деревне есть?
— Какие немцы, милок? Уж пять лет, как война кончилась…
— Вот чёрт! А я до сих пор поезда под откос пускаю…
Нет, конечно, Женька не был маленьким ребенком и отлично знал, что у многих воевавших "сносит крышу" и они в мирной жизни продолжают вести свою войну. Такими, судя по телевизионным передачам, были некоторые «афганцы» — те, кто воевал в Афганистане. Именно — судя по телевизионным передачам. В жизни он с такими людьми не встречался. Да и вообще, участников той войны он видел только в День Победы, 9 мая, который они праздновали вместе с ветеранами Великой Отечественной. Эти праздники, кстати, всегда проходили очень мирно. В Киеве вообще все мероприятия проходили мирно. Даже день десантника. По телевизору Женька видел, как в Москве толпы пьяных мужиков в таких же как у капитана-прибалта тельняшках и голубых, а не черных, беретах до ночи купаются в фонтанах, громят ларьки, и устраивают драки с милицией. В Киеве десантники просто гуляли по городу и пили пиво. Город такой: добрый, мирный и спокойный город. И люди в нём мирные и спокойные.
И вообще, нормальный человек должен понимать, что раз война закончилась, то надо жить мирной жизнью. Сашка этого не понимал, и его тупость Женьку очень раздражала. Строит тут из себя великого разведчика. Ваня Солнцев и Макар Жук в одном флаконе. Когда рядом нет никого, кто бы знал твою прошлую жизнь, можно наговорить о себе что угодно. Женька вот тоже может объявить, что он — великий пианист. Попробуй, проверь. До изобретения пианино в этих местах, наверное, не одна сотня лет пройдет…
— Ладно, Саша, садись, — устало сказал Мирон. — Давайте, думаем все, причем быстро.
Женьке опять стало смешно. Теперь происходящее напоминало игру "Что? Где? Когда?"
"Уважаемые Знатоки, через минуту вы должны дать правильный ответ…"
Ещё бы одеть всех сидящих в хижине в пиджаки и повязать галстуки-бабочки. Или пригласить сюда на двадцать секунд господ Магистров — пускай дают свой мудрый совет.
— Женя, ты что скажешь?
— А… я не знаю…
— Значит, решили. Тируса этого будем называть в честь Петра Первого Петром, соответственно и описывать. Будем считать, что решил он прорубить окно в Мору со всеми вытекающими последствиями.
— Прорубить окно? — удивился Сашка.
— Ну да.
Неужели никогда не слышал? — удивился Нижниченко.
Казачонок с виноватым видом помотал головой. Женька украдкой хмыкнул. Так его, этого великого разведчика.
— Печально, — констатировал Мирон. — Это всё-таки Александр Сергеевич Пушкин.
— Пушкина мы в школе, конечно, учили. Только другое. У него же много стихов было, верно?
— Верно. Ладно, о Пушкине мы поговорить ещё успеем. Сейчас надо решить более важный вопрос: чего это нас, ольмарских путешественников, понесло в горы?
— Посмотреть, — предложил Женька. — На островах-то гор нету.
— Неплохо, — поддержал Мирон.
— Плохо, — возразил Сашка. — Опасно слишком. Йеми говорил, что в горах тут всякие твари водятся, напасть могут. Как думаете, позволит ли проводник нам так рисковать?
— Ты же у нас прынц, кто тебе запретит, — ехидно поддразнил казачка Женька.
Тот ответил холодным колючим взглядом и пояснил:
— Я хоть и принц, но не самоубийца. И вообще, мне перед тирусом отвечать. Если он такой, как Петр Великий, то за такие походы в горы он мне так нагреет, что долго помнить буду.
Мирон не выдержал и рассмеялся, но тут же скривился от боли.
— Я что, что-то не так сказал? — виновато переспросил Сашка. — Нам в школе говорили, что Петр Великий мог и в харю дать.
— Мог, мог, — успокоил его Балис. — Я согласен, посмотреть на красоту гор — это плохое объяснение. Нужно придумать что-то получше.
— Лучше придумывать меньше, — заметил Йеми. — Лгать — это дурная привычка, поэтому там, где можно сказать правду, лучше сказать именно её.
— Правду нельзя говорить, — убежденно возразил Мирон. — Во-первых, звучит она слишком подозрительно. Сейчас нас, похоже, опасными не считают, а вот если выяснится, что мы — пришельцы непонятно откуда, то нас начнут подозревать непонятно в чём. А, во-вторых, ты сам говорил, что народ здесь может оказаться разный. Раз так, то слишком откровенный рассказ о себе может нам потом выйти боком.
— Я не предлагаю рассказывать всю правду, — Йеми подчёркнуто поставил акцент на слово "всю". — То, что вы не те, за кого себя выдавали, я понял ещё при первой нашей встрече. Но я не стал об этом говорить Сибайи, поскольку не видел в вас враждебности к Кагману и Кусачему лесу. А раз так, то было достаточно и той истории, которую вы рассказали, лишь бы она не вызывала подозрений. Точно так же и здесь: расскажите ту часть правды, которую можно рассказать, и умолчите о том, что говорить нежелательно. Да, мы преследовали разбойников, которые украли… скажем, сестру Саши и её служанку. И ещё — мальчика-слугу, который собирал хворост. Произошло это к западу от Плескова, там довольно густые леса, да и разбойники и вправду попадаются. Вот мы по их следу и забрели в горы, где случайно попали под лавину.
— Толково, — согласился Балис. — Мирон, как тебе этот вариант?
— Нормально. Думаю, его и стоит взять за основу. Мелкие несовпадения не страшны, каждый запоминает произошедшее по-разному. Только вот не очень ясно, как мы оказались к западу от Плескова. Вроде бы это дальше от побережья.
— Дальше. Но можно сказать, что Сашки почему-то захотелось на корабле подняться вверх по Валаге до Белера, а уж потом пуститься в пешее путешествие.
— Натянуто, — не одобрил Балис. — Но с другой стороны… Конечно, прибытие ольмарского корабля в этот ваш Белер не могло не вызвать массы слухов, но досюда они вряд ли достали. Сколько там от Белера до Плескова?
— Чуть больше пятнадцати лин по кагманскому счету. Или больших одиннадцати — по имперскому.
— Так, я окончательно запутался, — Гаяускас махнул рукой. — Давайте заново и по порядку. Во-первых, нам нужно переложить эти лины на известные нам меры длины. Как я понял, час в наших мирах одинаковый. Сколько лин человек проходит за час?
— Нормальным шагом здоровый человек в час проходит немногим меньше одной лины.
— Ага, — Балис перешел на русский. — Скорость пешехода считается пять километров в час, значит лина — немногим побольше пяти километров. Уже неплохо. Теперь разберемся с разными счетами.
— Кагманцы считают восьмерками, а в Империи — дюжинами, — напомнил Мирон. — Значит, пятнадцать по кагманскому счету — это восемь и ещё пять, то есть — тринадцать.
— Получается, что от Белера до Плескова километров семьдесят пять — восемьдесят. По хорошей дороге, да на лошадях, да если ещё и уметь на них ездить…
Слова Балиса прервал негромкий мелодичный перезвон колокольчиков.