— Как имя рабыни? — поинтересовался писец, отрывая взгляд от бумаги.
— Анья, — ответил купец.
— Ты богатый человек, почтенный Кеббан, и благородная домна наверняка благосклонно примет твой подарок, — ухмыльнулся вдруг писец, отложив перо.
— О чём ты, почтеннейший?
— О чём я? О том, что за полторы дюжины ауреусов ты продаешь рабыню, на руке которой золотой перстень гораздо большей стоимости.
Взоры всех слышавших эту фразу непроизвольно устремились к рукам девочки. И вправду, на указательном пальце правой руки поблескивала толстая полоса золотого кольца.
— Я кольца не продавал, — взвизгнул купец, охваченный жадностью. Происходящее было для него настолько неожиданным, что он на какое-то время утратил благоразумие.
Для маленькой вампирочки таинственное превращение кольца Элистри из жалкой медяшки в дорогостоящий золотой перстень было столь же неожиданным, как и для всех остальных. Не понимая, что произошло и к чему это может привести, девочка инстинктивно спрятала руки за спину, обводя столпившихся вокруг испуганным взглядом.
— Почтенный, ты знаешь закон: всё, что одето на раба переходит в собственность покупателя, если при заключении сделки продавец не заявил иного. Ты промолчал, — заявил распорядитель.
— Я просто не сразу справился с волнением, — быстро возразил Кеббан. — Слова застряли у меня в горле. Госпожа, умоляю!
Он повернулся к покупательнице.
— Ведь вы не ограбите бедного купца, госпожа. Прикажите вернуть мне мой перстень, и я буду прославлять вашу доброту и милосердие по всей империи.
— Ну-ка, девочка, протяни руку, — потребовала госпожа.
Словно завороженная, Анна-Селена вытянула вперед правую руку.
— Ладонью вверх!
Девочка послушно развернула ладонь. Кольцо оказалось перстнем, надетым на палец камнем внутрь. А камнем оказался довольно крупный сапфир, ограненный в виде двенадцатигранника.
— Нет, — тонко взвизгнул работорговец. — Не-ет!
— Стража, взять! — рявкнул распорядитель.
Кеббан повалился на колени и пополз к покупательнице.
— Смилуйтесь, госпожа! Я не видел этого кольца у девочки. Я…
Он схватил полу плаща, пытаясь поцеловать, но госпожа брезгливо оттолкнула купца. Подоспевшие стражники заломили ему руки и потащили за занавеску. Кеббан кричал что-то нечленораздельное:
— Это не я… Не виноват… Не видел…
Изо рта на бороду текла слюна, глаза только что не вылезали из орбит и налились кровью. Распорядитель торгов побелел, словно полотно, но присутствия духа не утратил.
— Благородная домна Ветилна, примите мои извинения за произошедшее. Виновный будет немедленно доставлен префекту для предания справедливой казни. А позаботиться о несчастной девочке лучше вас никто не сможет.
— Извинения? Ты осмелился торговать морритской домной…
— Госпожа, на мне нет вины перед Императором и Империей. Я не видел девочку до того момента, как этот негодяй осмелился вывести её на помост. Никто и не мог помыслить, что кто-то осмелится совершить столь гнусный поступок…
Крепко взяв за руку Анну-Селену, женщина повернулась спиной к распорядителю и пошла прочь, к носилкам. Он продолжал бормотать ей в спину оправдания, но она не обратила на них никакого внимания.
Маленькая вампирочка, разумеется, уже поняла, что судьба её круто изменилась. Изменилась волшебным образом в самом прямом смысле этого слова. Но что именно произошло, в чём провинился работорговец и что ожидает теперь её саму, девочка совершенно не представляла. Всё происходящее было словно в каком-то тумане. Закружилась голова, совсем так, как бывало с ней когда-то при жизни. В следующее мгновение ноги девочки подкосились, и она беспомощно повисла на руке, за которую её держала знатная женщина. В тот же момент Анну-Селену подхватил на руки слуга в сером плаще, следовавший за госпожой.
— Шамаш, положи её скорее в носилки, — издалека донесся голос домны Ветилны.
Происходящее словно было отделено от Анны-Селены толстой прозрачной стеной. Девочка могла и видеть и слышать, но всё, что она видела и слышала, словно происходило где-то далеко-далеко и словно не с ней. И не было сил даже пошевелить рукой или сказать хоть слово.
Слуга положил девочку на мягкие подушки внутри носилок, госпожа забралась внутрь, задернула занавески. Анна-Селена ещё успела почувствовать, как носилки поднимаются на руках рабов, услышала вдруг ставший неожиданно нежным голос госпожи:
— Ничего, маленькая, теперь всё будет хорошо, всё дурное уже позади.
И после этого провалилась в слепящую тьму.
Ещё не успела благородная домна Ветилна шагнуть в двери своего дома, а слуги уже знали, что госпожа в гневе. Ничего удивительного в этом не было: большинство невольников служили госпоже уже не первую весну и успели до тонкостей выучить её характер и привычки.
По меркам Империи благородная домна была отнюдь не злой хозяйкой, и рабы в молитвах не забывали благодарить богов, пославших им такую госпожу, но, под горячую руку, Сентея Ветилна могла наказать показавшегося ей нерадивым невольника по всей строгости законов, ничего хорошего виновному не обещавших. Строгость благородная домна вообще очень любила и, в разговорах со своими подругами постоянно сокрушалась о падении нравов и с сожалением вспоминала времена своей далекой молодости, когда небо было голубее, голуби — небеснее, молодежь — почтительнее, а порядки — строже. К счастью, госпожа была твердо уверена, что усердие и прилежание являются неотъемлемой частью и гарантией порядка, и потому всякий, исполняющий свою работу с надлежащим усердием, мог рассчитывать на её благосклонность. Шутка ли, купленной для чистки потолков ящерке-вэйте, помимо прочей пищи в день выдавалось почти пол квига мяса. По мнению многих почтенных горожан кормить вэйту чем-то кроме кухонных помоев было расточительностью, граничащей с безумием, но госпожа Ветилна могла позволить себе не интересоваться мнением почтенных горожан.
Это для своих крестьян они были почтенными, а для благородной морритской домны — таким же быдлом, как и нечки. Известно, что любой представитель подлого люда мечтает возвыситься над себе подобными и придумывает для этого разнообразные изощренные способы. Так боги устроили этот мир, и это вполне разумно, но с высоты происхождения благородной домны разница между ослом, вэйтой и грязным альдабрцем была слишком уж мала. Для всех троих не служить верой и правдой Императору и господам было противоестественным состоянием, а верную службу, в этом благородная Ветилна была точно уверена, полагалось вознаграждать.
В общем, все в доме хозяйку одновременно боялись и боготворили, и никто не взялся бы сказать, какое чувство было сильнее. Возможно, одно преобладало над другим в зависимости от внешних обстоятельств. В таком случае, в тот момент, когда домна Ветилна вернулась с торжища, в доме властвовал страх. Впрочем, сама госпожа была слишком занята, чтобы обратить на это внимание.
— Шамаш, перенеси несчастную девочку в малую спальню. Слакит, немедленно застели там кровать!
— Бегу, госпожа!
— Фрин, быстро приготовь миску теплого мясного бульона и чашку теплого молока. Кейд, Ловра, Рия, что вы толпитесь, марш с глаз моих!
Повторять это приказание не потребовалось. Зато в коридоре появился управитель по имени Шамаш с бесчувственной девочкой на руках.
— Госпожа, не надо ли позвать за лекарем?
— Откуда в этой дыре возьмутся приличные лекари? Здесь можно найти только коновалов, да и то, им бы я не доверила ни одну из лошадей моего покойного супруга. Положи девочку в спальне, я сама послежу за ней.
— Как будет угодно госпоже.
— Ветилна, что происходит?
По коридору, слепо щурясь и тяжело опираясь на палку, плелась морщинистая старуха. Седые нечесаные волосы космами падали на плечи.
— Домна Лафисса, пройди к себе, — досадливо морщась, но соблюдая этикет, попросила домна Ветилна. Старуха была матерью её покойного супруга и после смерти сына осталась доживать свои вёсны у снохи — её здоровье не позволяло совершить путешествие до Моры — даже на корабле или в носилках. Она по дому-то передвигалась с большим трудом. — Я тебе потом всё расскажу.