Выползающий со стоянки «Патриот» нагнал медленно бредущую к остановке сутулую фигуру. Я нажал на тормоз раньше, чем успел задать себе эгоистичный вопрос: мне действительно это нужно? Опустил пассажирское стекло и громко спросил: — Подвезти?
Смотревший под ноги Тим остановился и поднял неузнающий взгляд. Моргнул, подошёл ближе.
— Если тебе со мной по пути.
— По пути, — В такую-то срань на улице. — Садись.
— Так куда тебя везти? — поинтересовался я у сражающегося с защёлкой ремня безопасности Тима.
— А куда едешь ты? — вопросом на вопрос ответил он.
— Вообще, к «Плазе», но мне любой крюк не в тягость.
— «Плаза» подойдёт, — Тим наконец одолел защёлку. — Высадишь меня на остановке, ладно?
— И сколько тебе от остановки идти пешком? — не торопился соглашаться я. «Патриот» мягко тронулся с места.
— Недолго. Я обычно оттуда на работу уезжаю.
Ну, если так, то вариант приемлем и даже возвращает мои прежние планы в разряд осуществимых.
— Хорошо, пусть будет до остановки.
Мы удачно вывернули на проспект и влились в полноводную реку разномастных автомобилей. Магнитола бормотала что-то неразборчивое, я подкрутил звук, и в салоне зазвучали размеренные аккорды «Серебра».
Не по себе
От этой тихой и чужой зимы,
С которой я на ты,
Нам не стерпеть друг друга.
И до войны
Мне не добраться никогда,
Моя безумная звезда
Ведет меня по кругу
Я смотрел на дорогу, не на Тима, только всё равно знал, что от закрытых глаз у него паутиной разбежались глубокие морщинки, и уголки тонких губ печально опущены. Он не был моим другом, и после абсентового глюка никогда им не станет, так откуда же пришло это острое желание помочь? Из комплекса героя, над которым любит подтрунивать Анна? Ненавижу рефлексировать. Никогда из самоанализа ничего путного не выводится. Я резче, чем было необходимо, затормозил на светофоре, выдернув Тима из простудной полудрёмы.
— Что, приехали? — осоловело заморгал он.
— Нет ещё, — мне стало неудобно за свою несдержанность. — Слушай, давай я тебя всё-таки до подъезда довезу, а?
— Всё настолько плохо? — криво усмехнулся Тим.
— Честно? Ещё хуже.
Загорелся зелёный.
— М-да, я надеялся, что это мне просто кажется, — Тим потёр лицо в попытке вернуть себе ясность мыслей. — Хорошо, тогда на перекрёстке перед «Плазой» налево и через два съезда направо, во дворы. А потом по месту говорить буду.
— Ага, — я перестроился в нужный ряд. — На больничный пойдёшь?
— Надо подумать.
— Тим, — «Патриот» свернул налево. — Ты что, с Ольгой переобщался? О чём тут думать, ты сегодня натуральным зомбаком на работе сидел.
— Больничный — это поликлиника, — вздохнул Тим.
— Ну и что? — я прикинулся непонимающим.
— Люди. Очереди.
— Ну, вызовешь врача на дом; скажешь, что температура тридцать девять, и ты никуда идти не в состоянии.
Тим снова вздохнул: враньё он не любил почти так же, как незнакомую и заведомо недоброжелательную толпу.
— Теперь направо, — сказал он. Похоже, дискуссию о больничном можно было считать законченной, так что я молча направил машину в глубину старого спального микрорайона. Череда поворотов оказалась незнакомой — здесь абсент наврал по-крупному, — однако неярко освещённый двор, в котором Тим сказал «Приехали», весьма походил на приглючившийся. Хотя, может, он просто был типовым, и никакой мистики за сходством искать не стоило.
— Спасибо, что подвёз, — Тим отщелкнул ремень безопасности. — Увидимся завтра.
— На здоровье, — я заранее злился на себя за то, что собираюсь сказать. — Может, всё-таки подлечишься дома? Вася ведь не просто так больничкой пугал: он прошлой зимой на три недели стационара подвиг совершил.
— Посмотрю по завтрашнему состоянию, — Тим открыл пассажирскую дверь и выбрался наружу. — Спасибо, что беспокоишься. Пока.
В тусклом свете было сложно разобрать выражение его лица, но от неподдельной благодарности в голосе у меня радостно бубухнуло сердце.
— Пока, — к счастью, мне удалось сохранить обычный тон. Дверь мягко закрылась, только вместо того, чтобы поторапливаться по своим делам, я взглядом проводил Тима до самого подъезда. А потом зачем-то опустил стекло и, высунувшись наружу, запрокинул голову вверх, к крыше дома. Светились почти все окна, и легко было заметить, как к ним присоединилось окошко на четвёртом этаже. Тогда я наконец стронул машину с места — какую бы очередную глупость я не сделал, сделана она была правильно.