— Чай готов? — сипло спросил он, не открывая глаз.
— Готов, — я прочистил горло. — Не вставай, я сюда всё принесу. Разговаривать очень больно?
Тим повёл плечом: — Так. Но батарейки что-то совсем сели.
— Сейчас попробуем подзарядить, — я поспешно ретировался на кухню. Мне было зверски стыдно — человеку, блин, хреново не по-детски, а я тут барышню с тонкой душевной организацией из себя изображаю.
За два раза я перенёс в зал чайник, чашки, вазочку с малиновым вареньем, блюдце с кружочками лимона и большую тарелку с пиццей. Расставил всё это изобилие на низком журнальном столике, который подкатил ближе к дивану. Для себя хотел было притащить табуретку, однако, поразмыслив, плюнул на эстетство и уселся прямо на ковёр.
— Погоди, где-то должен быть мелкий табурет, — Тим сделал порыв подняться на поиски, но я успел его остановить: — Ничего не надо, почаёвничаю в восточной манере. Ты лучше ешь давай, заряжай батарейки.
Тим послушался без спора, однако аппетита у него хватило всего на один кусок. Зато чай он пил жадно — я только успевал кипяток в заварник подливать.
— Слушай, тебе какие-нибудь таблетки выписали?
— Какие-то выписали.
— И?
— За ними надо в аптеку идти, а я так и не собрался.
Ну конечно, что ещё от него можно было ожидать? Я положил надкушенную пиццу на край тарелки.
— Давай рецепт.
Тим поднял от чашки удивлённый взгляд: — Зачем?
— В аптеку пойду, — терпеливо разъяснил я очевидное.
— Брось, я сам схожу. Завтра.
Я глубоко вдохнул, выдохнул и очень спокойно повторил: — Тим, дай мне, пожалуйста, рецепт.
Должно быть, это прозвучало убедительно, потому что упрямец отставил чашку и взял лежавшую на спинке дивана книгу. Роль закладки в ней исполнял некий белый листок, который и оказался рецептом.
— Аптека в соседнем доме, с торца, — сказал Тим. — Подожди, сейчас бумажник найду.
— Потом рассчитаемся, — отмахнулся я, вставая. — Когда выздоровеешь. Дверь не захлопывать?
— Как хочешь, — Тим устало сполз из полусидячего в почти лежачее положение. — Хочешь, не захлопывай, хочешь, ключи на тумбочке под вешалкой возьми. Если засну — буди, когда вернёшься, ладно?
— Угу, счаз, — проворчал я, выходя в прихожую. Надо будет обязательно присовокупить к списку лекарств градусник — судя по всему, лихорадка усиливалась.
Вернувшись, я застал Тима съёжившимся во сне под пледом. Дышал он шумно и неровно, а когда я поднёс ладонь к его лбу — так и не коснувшись кожи, — то её буквально опалило жаром. Похоже, пришло время экстренных мер.
Я начал с пакетика жаропонижающего, который развёл в кружке тёплой воды. Нехорошо, конечно, будить больного, только как по-другому выпоить ему лекарство?
— Тим, — я легонько встряхнул спящего. — Просыпайся, лечить тебя будем.
Тим вяло завозился, пытаясь приподняться, что-то невнятно пробормотал.
— Ну-ка, аккуратно, — позабыв табу на прикосновения, я поддержал его за плечи и поднёс кружку к сухим губам: — Пей.
Тим выпил, кажется, даже не приходя в сознание. Я помог ему улечься обратно, поправил сбившийся плед — теперь оставалось только ждать. Если через полчаса лекарство не подействует, то буду вызывать «скорую». Пусть меня лучше обматерят и посчитают паникёром, чем Тим огребёт какое-нибудь осложнение.
Ожидание лучше проводить с пользой, а не с мрачными мыслями. Я удобно расположился на полу возле дивана, поставил рядом тарелку с недоеденной пиццей и взялся за книгу, в которую раньше был вложен листочек с рецептом. Джозеф Кэмпбелл, «Тысячеликий герой» — обо мне, что ли? Я усмехнулся и открыл томик на случайной странице.
«Часто в реальной жизни и нередко в мифах и народных сказках мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа; ибо всегда возможно попросту обратить своё внимание на другие интересы. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, собственно, в «культуру» человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения».
Я перескочил на другой абзац.
«Мифы и народные сказки всего мира ясно показывают, что отказ по своему существу представляет собой нежелание подняться над тем, в чём принято усматривать свои собственные интересы. Будущее рассматривается не с точки зрения беспрестанного ряда смертей и рождений, а так, будто существующая система идеалов, добродетелей, стремлений и достоинств человека является твёрдо устоявшейся и незыблемой».